Большая грудь, широкий зад

— Эй вы, не молчали бы лучше! У уполномоченного Яна и камни сознаются, а вы из плоти и кожи. Ну продержались сегодня, а вот хватит ли вас на завтра — вопрос.

— Сыма Ку, если он мужчина, самому бы явиться с повинной, и все дела, — подхватил другой. — Сейчас в зелёнке схорониться ещё можно, а зима придёт — куда спрячешься?

— Вот уж настоящий зверюга, этот зятёк ваш. В конце прошлого месяца отряд уездной безопасности обложил его в камышах на Баймаху, но он ушёл. Очередью из пулемёта семь человек на тот свет отправил. И командир отряда без ноги остался.

Похоже, они на что-то намекали, только вот на что — не ясно. Но мы всё же будто весточку получили от Сыма Ку. Ведь после той стычки у печи он как в воду канул. Мы-то надеялись, что он укроется где подальше, а он продолжал валять дурака и навлёк на нас неприятности здесь, в Гаоми. Ведь озеро Баймаху — это к югу от деревни Лянсяньтунь, ли в двадцати от Даланя. Там Мошуйхэ сильно разливается — настоящее озеро в низине, с густыми зарослями камыша и стаями диких уток.

Глава 35

На следующее утро из уезда верхом примчалась Паньди. Она просто клокотала от ярости и хотела разобраться с районными. Но после посещения канцелярии поутихла. К нам она заявилась вместе с районным начальником. Мы уже полгода её не видели и понятия не имели, чем она занимается. Она очень осунулась. По засохшим потёкам молока на одежде было понятно, что у неё грудной ребёнок. Мы встретили её холодно.

— И чем же провинилась твоя мать, а, Паньди? — проговорила матушка.

Паньди покосилась на районного начальника: с деланым безразличием он уставился на высокую стену за оконным проёмом.

— Мама… потерпите… — Голос у неё дрогнул. — Надо верить власти… Власть не станет на добрых людей напраслину возводить…

Паньди неумело пыталась утешить нас, а в это время за озером Баймаху, на заросшем соснами семейном кладбище учёного из Ханьлинь,[143] вдова из деревни Шакоуцзыцунь по имени Цуй Фэнсянь, которую считали лисой-оборотнем, ритмично постукивала чёрным голышом по позеленевшей стеле на могиле учёного, где в камне восхвалялись его золотые слова и выдающиеся деяния. Этот звонкий стук смешивался со стуком дятла, среди деревьев мелькал развёрнутый веером белый хвост серой сороки. Постучав, Цуй Фэнсянь уселась на жертвенный столик и стала ждать. С напудренным лицом, в аккуратной и чистой одежде, с бамбуковой корзинкой в руке, покрытой цветастым платком, она смотрелась как молодая сноха, идущая навестить родителей. Из-за стелы появился Сыма Ку.

— Напугал до смерти, чертяка! — отпрянула она.

— Тебе-то чего бояться? Разве лисы-оборотни боятся призраков?

— Дело-то вон как повернулось, а у него одни красивые слова на уме! — рассердилась Цуй Фэнсянь.

— А как оно, собственно, повернулось? Всё прекрасно как никогда, — возразил Сыма Ку. — Это местное черепашье отродье всё ещё надеется поймать меня? Ха-ха, размечтались! — И он похлопал по висевшему на груди пулемёту, по сверкающему немецкому «маузеру» за поясом и «браунингу» в кобуре. — Тёща хочет, чтобы я бежал из Гаоми, а зачем, спрашивается? Это моя родина, здесь могилы моих предков, здесь всё меня знает: каждая травинка, каждое деревце, каждый холм и речка. Здесь мне привольно и радостно, а ещё здесь такая огненная лиса, как ты. Ну скажи, разве могу я уйти отсюда? — Далеко в камышах, чем-то напуганная, взлетела стая диких уток, и Цуй Фэнсянь зажала ему ладонью рот. — Не волнуйся, — отвёл её руку Сыма Ку. — Восьмая армия[144] уже получила от меня урок, а уток спугнул стервятник. Видать, мертвечиной полакомиться прилетел.

Она потянула его в дальний угол кладбища:

— У меня для тебя срочная новость.

Раздвигая густые заросли колючек, они пробрались в просторный склеп.

— Ай! — вырвалось у поранившейся Цуй Фэнсянь.

Сыма Ку снял пулемёт, зажёг светильник на стене, повернулся и заботливо взял её за руку:

— Сильно поранилась? Дай взгляну.

Цуй попыталась вырвать руку:

— Ничего, ничего страшного.

Но он уже сунул её палец себе в рот и жадно присосался.

— Вампир этакий… — простонала Цуй Фэнсянь.

Сыма Ку вынул изо рта палец и впился ей в губы, а лапищами грубо ухватил за грудь. Она извивалась в возбуждении, корзинка выпала у неё из рук, и по позеленевшим плиткам пола раскатились коричневатые варёные яйца. Сыма Ку поднял её на руки и положил на широкую крышку четырехосновного гроба…

Лёжа на этой крышке нагишом и прикрыв глаза, он облизывал кончики давно не стриженной бороды. Цуй Фэнсянь, разминавшая мягкими пальчиками костяшки пальцев его больших рук, вдруг уткнулась распалённым лицом в костистую грудь, от которой пахло диким зверем, и стала легонько покусывать, приговаривая с полной безнадёжностью в голосе: