Большая грудь, широкий зад

Личико редактора побледнело, и он втянул голову в плечи, словно боялся замёрзнуть. Позже я узнал, что это Юй Минчжэн, бывший директор издательства и главный редактор газеты провинциальной[160] парторганизации, известный правый, а ныне редактор местной газетёнки.

— Сегодня, — начала Ма Жуйлянь, — я действительно хочу дать новость на первую полосу. — Она многозначительно глянула на утончённого Юя и глубоко затянулась уже обжигающим губы окурком. Потом смачно плюнула на него и щёлкала пальцем, пока не вытряхнула остатки табака, — жест, способный возмутить до глубины души тех, кто эти окурки собирает. Наконец выпустила изо рта последнее облако сизого дыма и обратилась к осеменаторам:

— Все готовы? — Те молча продемонстрировали готовность, высоко подняв орудия труда. Кровь прилила у неё к лицу, она потёрла руки, возбуждённо похлопала одной о другую, а потом вытерла потные ладони носовым платком. — Лошадиная сперма, у кого лошадиная? — громко спросила она.

Один из осеменаторов сделал шаг вперёд:

— У меня, у меня лошадиная. — Голос из-под маски звучал глухо.

— Вот ей введи, — указала она на корову. — Введи корове лошадиную сперму. — Осеменатор заколебался. Сначала посмотрел на Ма Жуйлянь, потом оглянулся на коллег, словно хотел что-то сказать. — Ну, что застыл? Действуй давай, куй железо, пока горячо. Только так можно добиться успеха!

— Как скажете, бригадир! — гаркнул тот, устремившись к коровьему заду, и в глазах у него мелькнуло каверзное выражение.

Когда он вводил эту штуку, рот у Ма Жуйлянь приоткрылся, она тяжело задышала, будто трубку с лошадиной спермой вводили ей, а не корове. Потом решительно выпалила целую серию команд. Бычьей спермой велела оплодотворить яйцеклетку овцы, бараньей — крольчиху. Ослиную сперму ввели в матку свинье, а сперму борова, словно в отместку, — в половые органы ослицы.

Главный редактор стоял бледный, челюсть отвисла — не поймёшь, расплачется он сейчас или расхохочется. И тут ассистентка с бараньей спермой — длинные загнутые ресницы, невероятно чёрные, белков почти не видно, глаза — отказалась выполнять приказ. Она швырнула осеменитель на эмалированный поднос и сняла перчатки и маску, открыв густой пушок на верхней губе, правильный нос и точёный подбородок.

— Просто фарс какой-то! — рассерженно бросила она на правильном, чётком и приятном на слух путунхуа.[161]

— Да как ты смеешь! — звонко шлёпнула в ладоши Ма Жуйлянь и царапнула по лицу. девушки колючим, как зыбучие пески, взглядом. — Если мне не изменяет память, — мрачно проговорила она, будто стягивая что-то с головы, — твой колпак[162] не больно-то снимешь и наденешь. Ты не просто правая, а ультраправая, и тебе от этого не отмыться никогда, верно?

Голова девушки на тонкой шее, похожей на былинку после заморозков, бессильно опустилась:

— Верно говорите, я ультраправая, и это навсегда. Но я считаю, что наука и политика — вещи разные. В политике может быть всякое, можно переметнуться на другую сторону: как говорится, утром служить царству Цинь, а вечером — царству Чу; можно называть белое чёрным, а чёрное белым. А наука — дело серьёзное.

— Замолчи! — выкрикнула Ма Жуйлянь. Она даже запыхтела и подпрыгнула, как бешено работающая паровая машина. — Вот уж чего я тебе не позволю у меня на племенной ферме, так это и дальше сеять вредные измышления. И ты ещё рассуждаешь о политике?! Ты хоть представляешь, что это такое? Знаешь, с чем её едят? Политическая работа — жизненная линия всякой деятельности![163]

Оторванная от политики наука уже не наука. В словаре пролетариата никогда не было такого понятия, как внеклассовая наука. У буржуазии наука буржуазная, а у пролетариата — пролетарская…

— Если пролетарская наука, — громко перебила её девушка, видимо решившая идти до конца, — настаивает на скрещивании овцы и кролика, надеясь вывести новую породу, тогда, скажу я вам, эта пролетарская наука — дерьмо собачье!

— Что ты несёшь, Цяо Циша! — Ма Жуйлянь аж зубами заклацала. — Ты хоть соображаешь? Ведь знаешь уже, почём фунт лиха! То, что ты посмела назвать пролетарскую науку дерьмом собачьим, — архиреакционно! За одно это можно посадить и даже расстрелять! Но ты молодая и красивая, — продолжала уже другим тоном Шангуань Паньди, а ныне Ма Жуйлянь, — и я тебя прощаю. Но осеменение будь любезна довести до конца!

Иначе, смотри у меня, звезда медицинского института и цвет сельскохозяйственного: я вон ту племенную кобылу объездила, копыта с твоё лицо, неужто с тобой не управлюсь!

— Малышка Цяо, — залепетал главный редактор, — послушайся бригадира Ма. Ведь это лишь эксперимент. Вон в пригороде Тяньцзиня хлопок привили на утун, а рис — на камыш. И всё прошло успешно — в «Жэньминь жибао»[164] чёрным по белому написано! Сейчас время крушения предрассудков, освобождения мысли, эпоха рукотворных чудес. Если при скрещивании лошади и осла получают мула, кто поручится, что нельзя вывести новую породу от барана и крольчихи? Послушайся, сделай как велено.