Большая грудь, широкий зад

Мастиф приближался, топая большущими, с кулак, лапами. Из-под толстой верхней губы холодно поблёскивали оскаленные клыки, из глотки рвался громоподобный рык. Справа и слева, как охрана, за ним следовали, зловеще вытянув морды, две овчарки, похожие друг на друга, как близнецы. Позади сбилась в кучу разномастная свора. Звонким голоском маленькой девочки залаяла крохотная — не больше кошки — собачонка с ушками торчком и безволосым хвостиком. Её лай не ублажал слуха — ничего чистого, детского, лишь заносчивость пса, знающего, что за ним сила. Пару раз яростно гавкнул, дёргая большой головой, и мастиф. Сборище настоящих зверей, намного страшнее самых свирепых людей. Чушь полную нёс Единорог. Даже в такой ситуации Цзиньтун не забыл покритиковать его за распространение слухов с помощью средств массовой информации. Сейчас бросятся — вон шерсть на загривках вздыбилась. Он поднял пару чёрных булыжников и стал медленно отступать. Сначала хотел повернуться и бежать со всех ног. Но вспомнил, чему его учил ещё Пичуга Хань: при встрече с сильным диким зверем никогда не обращаться в паническое бегство. Четвероногое неизбежно догонит двуногого человека. Единственное, что можно сделать, — это переглядеть его. По рассказам Пичуги, в схватке с «чёрным слепцом», он именно переглядел его, пока медведь стыдливо не опустил голову, как девица. «Силы небесные, а этой зверюге и в глаза глянуть страшно. Не глаза, а два факела, глянешь — и ноги подкашиваются. Да и сам весь размяк, как сосулька на солнце». С этими мыслями он всё пятился и пятился, надеясь на что-нибудь опереться — на стену или на дерево.

Свора надвигалась, похоже, в полной уверенности, что этот долговязый полуголый человек пал духом и ослаб. А он и действительно двигался, мотаясь из стороны в сторону, и булыжники уже были готовы выскользнуть из рук, да ещё от страха его прошиб вонючий пот. «Отступай, отступай, дойдёшь вон до тех ступенек и свалишься. Вот тогда от тебя ничего и не останется». Перед глазами всё поплыло, булыжники упали на мостовую. Приближался момент полного освобождения. «Вот уж не думал, что кончу дни свои в желудках паршивых псов!» Он успел подумать о матушке и о Лао Цзинь с её единственной грудью — Лао Цзинь, которой ничего не стоило взять верх над любым мужчиной, а вот её одолеть не по плечу никому. Подумать о чём-то ещё сил уже не было. Он опустился на ступеньки и молил, чтобы собаки сожрали его подчистую, чтобы не осталась нога или ещё что-нибудь. «Давайте уже, чтобы без следов, даже кровь вылижите. Пусть Шангуань Цзиньтун сгинет как и не было…»

Козлом отпущения неожиданно стал выскочивший из лавки мясника телёнок. Упитанный, с блестящей, как первосортный шёлк, шёрсткой. И мясцо, надо думать, посвежее, чем у Цзиньтуна. Кому нужна дохлая рыба, когда есть живая? Кто станет жевать старого петуха, коли есть птенец голубя? Что у людей, что у собак — всё едино. При виде упитанного телёнка собаки тут же забыли про Цзиньтуна. А телёнок безрассудно устремился прямо к ним. Мастиф одним махом запрыгнул на него и вцепился в горло. Телёнок нутряно мыкнул и рухнул на бок. Подскочившие овчарки в два счёта располосовали ему брюхо, а подоспевшая свора принялась рвать его на куски так, что он даже завис в воздухе.

Из темноты мясной лавки выскользнули, как привидения, несколько человек. В тускло-жёлтом свете фонарей они принялись пересчитывать захватанные дочерна купюры. Цзиньтун догадался: воры это, что уводят у крестьян скот и продают по дешёвке мясникам. Крестьяне ненавидели их лютой ненавистью и, поймав, отрезали носы. Но всех не переловишь. В прошлом году Единорог по горячим следам сообщил об одном деле, которое взбудоражило весь город. Один скотокрад, которому отрезали нос, взял и подал в суд на двух крестьян, совершивших этот акт возмездия. В результате скотокрада приговорили к трём годам исправительных работ. Но и этих двух крестьян осудили на такой же срок. Многие остались страшно недовольны, они полагали, что такой приговор слишком мягок для воров и ставит их на одну доску с пострадавшими. Самые отчаянные подбили несколько десятков обворованных на сидячую акцию протеста перед воротами суда. Они просидели целые сутки, но никому не было до них дела. Тогда их вожак Ван Цайда расколотил топориком вывеску на здании суда, а молодой балбес Ли Чэнлун ворвался в здание и разбил кирпичом огромное — три на шесть метров — зеркало в холле. Кончилось всё тем, что Ван Цайда и Ли Чэнлуну тут же надели наручники, и через месяц каждый получил по шесть лет тюрьмы.