Большая Охота. Разгром УПА

Особую позицию занимал начальник отдела Николай Иванович. Он считал, что в любом случае, при любых ситуациях и при любом исходе дела расстрел Кука нецелесообразен и неоправдан. «Советская власть – сильная власть. Надо показать всему миру, всем проживающим за рубежом украинцам, что мы умеем прощать даже нашим врагам. Они нам не страшны. Мы сильнее их», – так комментировал складывающуюся вокруг Кука ситуацию этот человек. Сейчас вспоминая слова Николая Ивановича, я уверен, что им руководил холодный расчет чекиста и политика. Но надо очень хорошо знать Николая Ивановича – он не исключал и чисто человеческое начало: захвачен, а значит, и обезврежен «последний из могикан», действительно последний руководитель оуновского подполья. У него жена, сын, которого, если это будет возможно, вернут родителям. Сама жизнь на свободе убедит Лемиша в бесплодности вооруженной борьбы. Деятельный, умный и образованный человек, Кук под негласным контролем органов будет безопасен. Лемиш – опытный профессионал-подпольщик и, конечно же, всегда будет знать, что органы госбезопасности будут вести за ним наблюдение до конца его жизни. И от этого ему никогда не уйти. Мертвый он превратится в мученика веры и идеи…

* * *

Кук часами смотрел на узкую полоску небесной голубизны высоко под потолком, просвечивающую сквозь густо зарешеченное и заделанное скошенным деревянным коробом окно, чтобы узнику, даже если ему удастся добраться до верхней части окна, не было бы видно, что происходит снаружи. Стекло окна находилось на таком расстоянии от внутренней решетки, что дотянуться до него рукой было невозможно. Камера просторная, сухая, потолки высокие, больше четырех метров. Заправленная чистым солдатским постельным бельем железная кровать создавала видимость жилого уюта. Под продолговатым окном, начинающимся на высоте двух метров, небольшой деревянный стол, такой же деревянный табурет. В углу фаянсовая чаша туалета. Помещение просматривается через дверной глазок, в котором каждые пятнадцать-двадцать минут мелькает ничего не выражающее человеческое око. Все двадцать четыре часа. Даже когда Лемиш спал. Над туалетом высоко под потолком, куда и не добраться, бачок для смыва. Вместо обычной веревочной или цепочной эврики длинная деревянная палка. «Это, наверно, чтобы не повесился», – подумал Лемиш. Он усмехнулся, увидев в который раз за день бесстрастно наблюдающий за ним в круглую дырочку в двери зрачок человеческого глаза. Мысль убить себя не приходила ему в голову. Лемиш был бойцом и знал, что прикончить себя тоже надо иметь силу воли и мужество. Он никогда не считал это слабостью. Те подпольщики, которые сознательно уходили из жизни, не имея возможности погибнуть в бою, делали это только потому, что сама смерть их наносила ущерб врагу. Он снова горько усмехнулся. Почему судьба не дала ему возможность погибнуть в открытом бою? Это могло случиться в любой день его подпольной жизни. Мог умереть совсем молодым, когда вместе с хлопцами занимался экспроприацией при панской Польше. Его могли замучить польские жандармы, расстрелять немцы. Он мог быть убит при попытке к бегству, когда его, арестованного немцами в 1941 году, везли по железной дороге из Василькова через Киев и Житомир во Львов и ему удалось бежать вместе с другими товарищами-подпольщиками. В 44-м, когда он с боями уводил из Восточной Украины через линию фронта в Западную Украину отряд УПА. Десятки боев, когда он стрелял и в него стреляли. Его сотни раз могли убить случайной пулей или осколком, а ведь даже ни разу не ранило.