Большевики по Чемберлену(Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том ХХХ)

Никто не заметил по поведению мнимого почтальона — Граудина, принимавшего участие во всей процедуре обыска, что арест ближе всего касается его, и что его роль в этом деле значительно больше, чем можно это было думать по той второстепенной должности агента-сыщика, которой он прикрылся, чтобы присутствовать при аресте. Между тем, во время сутолоки обыска и допроса он обменялся с Малабутом выразительным, хотя и коротким взглядом, который явно свидетельствовал, что у этого почтальона и арестуемого неизвестного значительно больше общего, чем это можно было думать.

И действительно было так, потому что подлинный нотариус, он же фашистский агент, прибывший из Америки с сектантской коммуной, Степан Малабут, сидел под арестом в провинции в весьма строгом одиночном заключении, что же касается до арестованного на квартире гостя Пит Графа, то на этот раз это был никто иной, как корректор полиграфтреста Дергачев, привлеченный к участию в разоблачении фашистов и с увлечением согласившийся на него из-за той сенсационности, которую, в случае успеха, обещало раскрытие необычайной организации.

Он должен был по плану Граудина выдать себя за Малабута и, как мы видели, сделал это так натурально, что никакое сомнение не могло прийти в голову агента фашистов.

Наоборот, когда после допроса арестованных соединили и вместе посадили в изолированное арестное помещение, то ввиду того, что Малабут проявлял неизменное мужество, не падая, очевидно, духом, Пит Граф преисполнился к нему уважением и, не блистая сам излишним присутствием духа, стал искать в нем некоторой духовной поддержки.

— Влопались! — сказал он с отчаянием, опускаясь на изгаженные клопами доски нар, когда дверь камеры закрылась.

— Да… Вы заметили, почтальон-то, о котором я вам говорил утром, тут был…

— Да… сыщик!

— Вот проклятые чекисты, до какого совершенства они насобачились выслеживать всех, — прямо въехать нельзя в эту несчастную совдепию…

— Тут не чекисты… Или выдал кто-нибудь, или, может быть, вы же дорогою проболтались кому-нибудь…

— Я проболтался?..

Малабут с красноречивым пренебрежением посмотрел на Пит Графа и отвергался.

— Хотел в Москве хоть заработать, да открыть в Канаде свою контору… вот и заработал! — сказал он как бы самому себе, оглядывая стены и решетку над нарами.

— А я мечтал собрать артисток в балетную труппу и сделаться антрепренером, — признался фашист. — Я не ожидал, что эти большевистские краснобаи когда бы то ни было доберутся до меня.

— Что же вы святым хотели прожить среди них?

— Не святым, но я как мышь, кажется, прежде обнюхивал все кругом раз десять и только тогда высовывал голову.

— Вот и наскочили на котов…

— Что же теперь делать?

— Надо соображать. Голова только одно теперь и будет думать…

— Бежать? — неуверенно спросил Пит Граф.

— Конечно… Не ждать же, пока эти пролетарии нас свезут куда-нибудь под мост да пристрелят…

— Разве без суда сделают это?

— Пхе, батенька, живете в совдепии, а еще спрашиваете об этом. Им цацкаться недолго с нами. Мы тут только что приходим в себя, а у них уже, может быть, решается наша судьба. Интересно, захотят они еще допросить нас, или надеяться не станут на допрос, а возьмут да просто прихлопнут. Проклятая жизнь!

И мнимый Малабут, охватив себе колени руками на нарах, как бы собрался ныть.

Пит Граф окончательно съежился и, конвульсивно дергаясь плечами, опустился также.

— Не убежишь отсюда!.. — уныло проговорил он больше себе, чем Малабуту.

Нотариус поднял голову и осмотрелся. Снова опустил голову и снова поднял ее.

Потом несколько минут просидел в угнетенном состоянии, взобрался к решетке и выглянул в окно.

— Если даже задалось бы бежать, надо мчаться к Владивостоку и скорей обратно в Америку, а у нас ни денег, ни знакомых, ни перемены платья. Да и в Америке… что мы тут наделали, что вам там опять дадут работу… Я получил только первое поручение от бюро, и вот влип…

— Это-то они поймут. В Нью-Йорке мы добились бы приема у Круджа, а ему только стоит сказать, что у нас вышло и что мы к его услугам, и он поручит нам организацию бюро, если опять не в России, то в любом другом месте. Денег не пожалеет.

— Далеко до Круджа; жалко, что нет у нас ножа, пилок или хотя бы железа полосы. Эх, решетку бы сломать…

Малабут еще раз оглядел помещение, отводя одновременно безразличные глаза от сообщника, а про себя запечатлевая надолго в памяти услышанное имя, очевидно, какого-то фашистского организатора. Крудж, Крудж, Крудж…

— Обождем, пока заглянет сюда к нам кто-нибудь, — продолжал он вслух, — из этих острожных индюков; может быть, какой-нибудь случай сам подвернется. Все-таки тюрьма — не тюрьма, а в городе мы. Со всех сторон дома и жизнь бьет ключей… Только пяток саженей, и мы на воле можем очутиться. Эх, денег, жалко, нет!

— Не думайте о деньгах… — перебил его измятый унынием Пит Граф… — денег достанем в Москве, у меня тут есть верная касса.

— Поп, должно быть! — подумал про себя мнимый нотариус. — Ну ладно, барин, поживем на белогвардейские денежки…

Вслух он сказал: