Большое собрание сочинений в одном томе

Но хуже всего то, что страх покидает сердца кингспортских юношей, которые уже не боятся слушать по ночам завывания далекого северного ветра. Они заявляют, будто нет ничего страшного в доме на скале, ибо в новых голосах бьется радость и эхо доносит до них иногда смех и музыку. Не зная, какими сказками населяют туманы свой любимый северный дом, они страстно мечтают хотя бы краем глаза взглянуть на чудеса, которые стучатся в распахивающуюся перед ними дверь, когда все вокруг укрыто особенно непроницаемой пеленой. Вот и боятся старики, как бы когда-нибудь они и впрямь не забрались один за другим на неприступную скалу и не узнали вековые тайны, хранящиеся под островерхой, покрытой дранкой крышей, которая неотделима от скал, и от звезд, и от древних страхов Кингспорта. В том, что отважные юноши вернутся, старики не сомневаются, но им страшно, как бы свет не ушел из их глаз и воля не покинула их сердца, ведь они не желают своему старому Кингспорту с его верткими улочками и старинными крышами сонно тащиться сквозь годы, когда, голос к голосу, громче и неистовее становится смеющийся хор в непонятном и страшном пристанище, где туманы и грезы туманов делают передышку на пути от моря к небу.

Они не желают, чтобы души кингспортских юношей забывали милый домашний очаг и старые таверны с островерхими крышами, а смех и песни в поднебесном доме становились громче. Каждый новый голос приносит с собой свежий туман из моря и огонь с севера, поэтому, как они говорят, чем больше голосов, тем больше туманов и огней, а там, не исключено, старые боги (которых они поминают намеками и шепотом из страха перед пастором конгрегационной церкви) явятся из глубин и из неведомого Кадата в ледяной пустыне и поселятся на облюбованной ими во зло скале вблизи милых холмов и долин, где живут простые тихие рыбаки. Они этого не желают, потому что обыкновенным людям не нужно того, что не из земли, да и Страшный Старик часто вспоминает, как Олни рассказывал о стуке в дверь, которого испугался одинокий хозяин дома, и о черной тени, заглядывавшей в чудные круглые окошки.

Но все это под силу разрешить лишь Старшим богам, а пока морской туман так же поднимается к вершине взмывшей в небо скалы, где стоит мрачный, с низкими карнизами дом, в котором никого не видать, но в котором вечерами горит свет в окнах, пока северный ветер рассказывает о странном тамошнем веселье. Белый, пушистый, он поднимается из глубины к своим братьям-облакам, грезящим о сырых пастбищах и пещерах Левиафана. Если сказок становится слишком много, тритоны в своих гротах и раковины в водорослевых городах трубят буйные песни, известные со времен Тех, Что Были Прежде, и тогда пары, нагруженные преданиями старины, во множестве поднимаются к небесам, а Кингспорт, беспокойно притаившийся на скалах пониже страшного каменного стража, видит лишь таинственную белую пелену над морем, словно край скалы на самом деле край земли, и слышит, как торжественные колокола бакенов вовсю звонят в волшебном эфире.

1931

Извне

Непостижимо ужасной была перемена, постигшая моего лучшего друга, Кроуфорда Тиллингаста. Я не видел его с того самого дня, двумя с половиной месяцами ранее, когда он сообщил мне, к какой цели вели его натурфилософские и метафизические исследования; в ответ на мои уговоры, порожденные благоговейным трепетом, почти что страхом, он выставил меня вон из своей лаборатории, а затем и из дома в припадке фанатической ярости. Я знал, что с тех пор он почти все время проводил взаперти в своей лаборатории на чердаке, с этим проклятым электрическим аппаратом, почти ничего не ест и не пускает к себе даже слуг, но и думать не смел, что за столь недолгое время – десять недель – человеческое существо способно так измениться и обезобразиться. Некогда крепкий мужчина, вдруг отощавший, являет собой не самое приятное зрелище, но куда хуже пожелтевшая или посеревшая обвисшая кожа, зловещий взгляд ввалившихся глаз, морщинистый лоб с набухшими венами и дрожащие, дергающиеся руки. Все усугубляла его отталкивающая неряшливость: платье было беспорядочно растрепано, кустились темные волосы, побелевшие у корней, на некогда гладко выбритом лице клочьями росла седая борода, и общее впечатление было ужасающим. Но таков был облик Кроуфорда Тиллингаста в ту ночь, когда его полусвязное послание привело меня к его двери после недель, проведенных в изгнании; колеблясь, подобно призраку, стиснув свечу в руке, он впустил меня, украдкой бросив взгляд через плечо, словно в старинном, одиноком доме вдали от Беневолент-стрит скрывалось нечто пугающее, незримое.