Большое собрание сочинений в одном томе

Если бы не мое любопытство, как крепок был бы мой ночной сон! Перед тем как покинуть комнату, я задержал взгляд на листах бумаги, разбросанных на столе, возле черного ящика. Все были пусты, и лишь на одном был некий грубый карандашный набросок. Вдруг я вспомнил о том, что Теюнис упоминал возможность зарисовать тот ужас, что откроется благодаря Камню, и вознамерился уйти, но, движимый любознательностью, поборол голос разума. Я украдкой взглянул на рисунок, отметив поспешные, дрожащие линии и то, что он не закончен – помешал ужасный припадок, пережитый художником. Затем, в пылу упрямой смелости, я пристально вгляделся в черный, запретный образ и лишился чувств.

Я неспособен полностью передать то, что увидел. Спустя какое-то время я пришел в чувство и, немедля швырнув листок в догорающий огонь, побрел домой по тихим улицам. Благодарю Бога за то, что не взглянул на снимок сквозь кристалл, и горячо молю его о том, чтобы забыть ужасающую тень того, что довелось увидеть Теюнису. С тех пор я не вполне владею собой. Мне кажется, что даже самые безобидные явления таят в себе неявные, двусмысленные намеки на нечто безымянное, богохульное, что скрывается за ними, маскируя их истинную сущность. И все же набросок был столь скудным и так слабо передавал то, что пришлось увидеть Теюнису, судя по его осторожным намекам впоследствии!

На нем были изображены лишь основные детали. Большую часть его занимало облако чужеродных испарений. Все, что могло показаться знакомым, было частью смутного, неизвестного, неземного ландшафта и лежало за пределами человеческого восприятия – о его бесконечной враждебности, чудовищности и омерзительности можно было лишь догадываться. Там, где я видел кривое, полуразумное дерево, было изображение искореженной, ужасной руки или когтя с безобразно раздутыми пальцами или щупальцами, тянувшимися к чему-то, лежавшему на земле, или в направлении смотрящего. Прямо под скрюченными, разбухшими пальцами среди травы виднелся участок, повторявший форму лежащего человеческого тела. Но набросок был слишком небрежным, чтобы я мог верить увиденному.

1934

Старинное племя

Четверг

3 ноября 1927

Дорогой Мелмот!38

… Значит, ты занят тем, что копаешься в темном прошлом этого несносного юнца азиата, Вария Авита Бассиана? Пф! Мало кого я презираю сильнее, чем этого проклятого сирийского крысеныша! Сам я вновь вернулся во времена Древнего Рима, от корки до корки прочитав «Энеиду» в переводе Джеймса Роудса39, в который никогда ранее не заглядывал, меж тем он наиболее близок к П. Марону40, чем любая из стихотворных версий, когда-либо попадавшихся мне, включая неопубликованный труд моего покойного дяди, доктора Кларка41. Время, проведенное за Вергилием, наряду с размышлениями о духах в канун Дня Всех Святых с его ведьмиными шабашами в горах, в ночь минувшего понедельника родило во мне столь божественно ясный и живой сон о Древнем Риме, сколь колоссальна была тень сокрытого в нем ужаса, и я истинно предполагаю, что однажды воплощу его в художественном произведении. Подобные сны часто являлись мне в юные годы – военным трибуном я следовал за божественным Юлием по всей Галлии, – но последний из них я видел так давно, что этот оставил во мне впечатления невероятной силы.

То был пылающий закат, или предвечерье, в крохотном захолустном городке Помпело42

, у подножия Пиреней в Ближней Испании. Должно быть, это было в годы поздней республики, так как провинцией вместо назначенного Августом пропретора43 все еще правил сенатский проконсул44, и день был первым до ноябрьских календ. К северу от городка вздымались багряно-золотистые горы, и клонившееся к западу солнце таинственным румянцем озаряло аляповатый запыленный форум из камня и алебастра и деревянные стены цирка, стоявшего чуть к востоку. Группы горожан – широкобровых римских поселенцев и жестковолосых романизированных туземцев наряду с типичными гибридами двух этих рас, схоже одетых в тоги из грубой шерсти, горсткой легионеров в шлемах, чернобородых васконов45 в простых одеждах – толпились на считаных мощеных улицах и форуме; всеми двигала некая смутная, едва уловимая тревога.

Я же только что сошел с лектики, которую носильщики-иллирийцы в спешке несли, следуя на север из Калагура46

, переправившись через Иберус47. Судя по всему, я был провинциальным квестором48 по имени Луций Целий Руф, и меня призвал проконсул, Публий Скрибоний Либон, несколькими днями ранее прибывший из Тарракона49. Солдаты были пятой когортой Двенадцатого легиона под командованием военного трибуна Секста Азелия; легат50 всей провинции Гней Бальбуций также прибыл из Калагура, где нес службу.