Большой дом. Пожар

Для малышей всегда находилось дело: их заставляли подбирать на поле битвы, куда их затаскивали силком, все камни, которые противники бросали друг в друга. Старшие участники боев отличались гибкостью и ловкостью. Стоя лицом к неприятелю, они во-время замечали метательный снаряд и увертывались от него. А «подносчики», которым приходилось беспрестанно нагибаться, были совершенно беззащитны. Если их настигал камень, старших это трогало не больше, чем если бы он попал в стенку.

На каждой улице можно встретить этих безвестных, зябнущих на холодном ветру детей, вроде Омара. Они ходят босиком, вприпрыжку. Губы у них почернели. Руки и ноги тонки, как паучьи лапки, глаза горят лихорадочным огнем. Многие, глядя на вас исподлобья, выпрашивают милостыню у дверей или на площадях. Дома в Тлемсене кишат этими детьми, наполнены шумом их голосов.

* * *

Четверг. Омар свободен от школьных занятий. Айни не знает, куда бы его спровадить. Посреди комнаты она поставила жаровню, набитую плохо сгорающей угольной пылью. Холода уже как будто кончились, но зима неожиданно вернулась и обрушилась на город; она колола миллионами острых игл. Если в феврале в Тлемсене падает температура, жди снега.

Омар прикладывал к плитам пола, нагревшимся под печуркой, свои холодные как лед ноги.

Айни, в реденькой тунике[4], подоткнутой так, что видны были полотняные шаровары, из которых выглядывали голые до колен ноги, в накинутой на плечи рваной шали, все время ворчала и бранилась. Вся она была охвачена лихорадочным возбуждением.

— Омар, да уймешься ли ты! — сказала Айни.

Омар не мог оторваться от жаровни. Он стал мешать в ней кочергой. Среди пепла теплились огоньки. Он грел свои руки, огромные, как перезрелые плоды; они понемногу согревались; он прикладывал руки к ногам. На яркокрасные плитки пола больно было смотреть. Омар съежился у жаровни…

Огонь умирал в темной сырой комнате. Мальчику удалось согреть только руки; ноги ужасно чесались. Холод, неумолимый холод вонзался в кожу словно когтями.

Омар уперся подбородком в колени. Сидя на корточках, он накапливал тепло. От холода у него болел даже зад, несмотря на то, что мальчик подостлал под себя облезлую овчину. Наконец он задремал, сжавшись в комочек, с мучительной мыслью: нечего есть. Остались только твердые как камень корки, которые принесла им тетка. Серенькое утро тянулось и тянулось.

Вдруг мальчик вздрогнул и проснулся. Ноги у него затекли, по ним бегали мурашки. Холод мучил нестерпимо. Жаровни уже не было — ее унесла Айни.

На другом конце комнаты сидела Айни с поджатыми под себя ногами, греясь остатками тепла — жаровня стояла у нее на коленях, — и что-то ворчала.

Она видела, что мальчик открыл глаза. Вдруг ее прорвало:

— Вот все, что нам оставил этот бездельник — твой отец: нищета! Сам укрылся в земле, а все беды навалились на меня. Несчастная моя судьба! Ничего я, кроме горя, не видела. Ему-то что в могиле! Хорошо, покойно. За всю жизнь он не отложил ни гроша. А вы присосались ко мне, как пиявки. Дура же я была! Надо было бросить вас где-нибудь на улице, а самой бежать на пустынную гору.

Боже, кто ее теперь остановит? Ее черные измученные глаза блестели.

— Горькая моя доля, — бормотала она.

Омар молчал.

Она на кого-то сердится. Но на кого? Для начала взялась за покойного мужа. Мальчик, видя, что гнев ее разгорается, не мог понять, в чем дело. Может быть, в комнате есть еще кто-нибудь? Бабушка, но…

Бабушка лежала позади Омара. Они взяли ее к себе вчера; три месяца она прожила у сына. Теперь была очередь Айни кормить ее в течение трех месяцев. Бабушка была парализована. Но рассудок остался здравым. Ее голубые ясные глаза блестели почти весело. Они сияли добротой — и все же временами принимали холодное, жесткое выражение. У нее было милое старушечье лицо, розовое, чистое, голова повязана белой марлевой косынкой. Без помощи она не могла ни есть, ни поворачиваться, ни справлять нужду…

Омар, сам того не замечая, дрожал. Мать, поставив на пол жаровню, повернулась всем корпусом и взглянула на бабушку.

— Почему твой сын не оставил тебя в своем доме? Когда ты целые годы прислуживала его жене, вот тогда ты им была нужна! А раз ноги уже не держат тебя — значит, старую мать можно и вышвырнуть? Как хлам какой-нибудь? Так, что ли?

Айни стала на колени, чтобы выдохнуть свою злобу прямо в лицо матери. Бабушка попыталась ее утихомирить.

— Айни, дочка, родная! Будь проклят лукавый, это он мутит тебе рассудок.

— Околела бы ты лучше! Почему ты не отказалась перейти ко мне?

— Что же я могла сделать, доченька?

— Это его жена послала тебя сюда. Он готов ей пятки лизать. Еще бы! Она работает и кормит его, а он себе прохлаждается по кофейням. Сукин сын, вот он кто! Молчи! Молчи! Бог наслал вас на меня, как червей, которые пожирают мое тело.