Большой дом. Пожар

Омар не тронулся с места. Он прижался к стене, силы покинули его. Мать закричала еще сильнее:

— Живее, мразь!

Перед ним вдруг мелькнула картина: бабушка, распростертая в кухне на полу, бессильная и неподвижная, с выражением ужаса в глазах. Жива ли она еще? Неужели мать ее била? Ему вдруг показалось, что все вокруг рушится. Опять захотелось умереть. Он тихо заплакал. Айни перешла улицу; быстро мелькали ее босые ноги, подол платья подметал мостовую. Она стояла перед ним без покрывала, но кругом была кромешная тьма.

Айни взяла Омара за руку и потащила его за собой. Они перешли улицу и вошли в дом. Не успел Омар пройти коридор, как свалился на пол.

Мать подняла его. Ребенок заглянул ей в лицо, напряженно тревожное. Она внесла его в комнату и уложила на овечью шкуру. Он положил руку себе под голову и лежал не шевелясь.

Мать отошла. Мальчик на своем ложе не говорил ни слова. Ему казалось, что он лежит здесь целую вечность. Когда голоса, гудевшие у него в голове, стихли, он почувствовал себя покинутым, одиноким, выброшенным из жизни. Вот опять где-то близко раздались голоса. По всему телу прошла дрожь. Он умрет, исчезнет. Мальчик приоткрыл глаза.

Айни молилась; она долго стояла, неподвижная, застывшая. И вдруг, как бы переломившись пополам, распростерлась на полу лицом вниз.

У Омара болели глаза. Он ничего уже не видел, даже не было сил разомкнуть веки.

А ноги его все дрожали и дрожали. Становилось больно лежать. Когда же придет покой?

Наступил март. Второе воскресенье этого месяца стало памятным для Большого дома…

Разбуженный чем-то, похожим на хлопанье крыльев, Омар вскочил на ноги. Весь Большой дом гудел. Стук отдавался во всех углах и закоулках. Кто-то сильно, нетерпеливо барабанил по наружной двери.

Омар и обе его сестры вышли из комнаты. Айни, еще не совсем проснувшаяся, пошатываясь, подбежала к железным перилам галереи. Из-под платка выбивались в беспорядке пряди волос.

— Что такое? — Она оправила волосы. — Да что это?

Трудно было понять, что означает этот шум; жильцы торопливо выбегали из своих комнат и собирались во дворе. Шепот, резкие выкрики, писк младенцев, шлепанье босых ног раздавались на галереях, во дворе, в комнатах. Куда девалась тишина и густая теплота раннего утра? Занималась заря. Ночь уходила медленно, словно крадучись.

Удары дверного молотка, затем сапог сотрясали обитую гвоздями дверь, которая все же не открывалась. Во дворе никто и не думал подойти к ней. Все спрашивали друг друга:

— Что это? Да что же случилось, люди добрые?

Омар прыгнул на лестницу и исчез так быстро, что мать даже не успела глазом моргнуть.

— Омар! Омар! Вернись! Лихорадка тебя возьми!

Мальчик нырнул в толпу женщин во дворе и стал у входа в коридор.

— Тише! Тише! — приказали ему.

— Айни, замолчи, — крикнула Зина. — Фу ты! Дай послушать, что происходит. Что такое стряслось?

Не слушая увещаний, сыпавшихся со всех сторон, Айни упрямо вопила:

— Омар! Вернись, дрянь ты этакая, иначе я на куски тебя растерзаю.

Угрозы ее, как всегда, не возымели никакого действия.

Поднималось какое-то лихорадочное оживление. Женщины советовались друг с другом: что же делать? Открыть или нет? Всеми овладевала тревога. Старая Айша шажком приплелась во двор, держась за стены. Она подняла глаза к небу и стала вполголоса молиться:

— Боже, услышь мою молитву, защити и сохрани нас.

Она стала на колени. Ее губы чуть заметно шевелились.

Вышли и мужчины, но не дальше, чем за порог своей комнаты. Некоторые завязывали шнурок, которым были стянуты их пузырившиеся шаровары. Одна из женщин решила:

— Куда ни шло, открою. По крайней мере, будем знать, в чем дело.

Это сказала Санния: она не боялась ничего на свете и всегда делала то, что говорила.

— Это полиция — кто же еще? Разве не слышишь, какой они подняли содом? Только полиция может так ломиться.

Человек, громким голосом произнесший эти слова, замолчал.

Все были того же мнения.

Санния все-таки приоткрыла дверь и высунула голову: конечно, полицейские, целый десяток. Они столпились в переулке. Санния отшатнулась, но овладела собой и спросила, что им здесь нужно. Ну и Санния! Не робкого она была десятка!

— У нас нет ни воров, ни преступников, — сказала она. — Чего вы хотите?

— Чего мы хотим! — заорал один из полицейских. — Дай-ка пройти!

Полицейские бросились в проход. Среди них рысцой трусил низенький толстяк в светлокоричневом костюме. Он старался не запачкать его.

Испуганные женщины бросились врассыпную, как стайка вспугнутых воробьев, и скрылись в первых попавшихся комнатах. От страха они потеряли голову.

Омар один остался во дворе. Кровь стучала у него в висках. Полицейские! Сердце чуть не выскочило из груди. Пригвожденный к месту, он хотел и не мог крикнуть: «Мама»!

Лоб покрылся испариной. И вдруг он завопил:

— Полицейские! Полицейские! Вот они! Вот они!

Он думал: «Ma! Я никогда больше не буду тебя огорчать, только умоляю: защити меня! Защити меня!»