Большой оркестр. Сколько лет тебе, комиссар?

Насовсем! Я понял, что все кончено. Яша, наш Яша, который все фантазировал, вот этого самого малыша яблоками угощал, покидает нас! А Ахмадей? Разве жизнь теперь будет у него дома?.. Нет, видно, кончился «Большой оркестр»!

Грустно опустив голову, с тоской на сердце поплелся я в наш сарай. Сколько горестей и радостей знал этот захудалый дровяник!

Я сел на собачий ящик. Собачонка вылезла из него, легла у моих ног и доверчиво лизнула мою руку.

- Знаешь, собака, - сказал я ей, - так плохо еще никогда не было!..

Открылась дверь, и вошел Ахмадей. Он молча сел рядом со мной.

- Тебя выпороли? - спросил я, жалея его.

- Нет, почему-то не выпороли, - грустно ответил он. - Даже сказали, чтобы я шел гулять…

- А Яшку - отправляют к отцу, - сообщил я. - Насовсем!

- Нет, не отправляют, - сказал Ахмадей и слабо улыбнулся. - Оставили его.

Я так и подскочил от радости. Но тут в сарай вошел сам Яша.

- Так тебя не отсылают к отцу?! - закричал я ему.

- Нет. Раздумали. - Яша пожал плечами и засунул руки в карманы брюк. - Фатыма и другие девчонки пришли к матери, стали ее упрашивать, и вот она согласилась. Они и к Ахмадеевым родителям ходили…

Я посмотрел на своих друзей. Понимают ли они, что это произошло? Девчонки доказали, что они благородные люди, настоящие друзья. Значит, есть «Большой оркестр»!

Я распахнул дверь сарая.

Во дворе, недалеко от нас, стояли наши девочки. Даже Люция, только вчера приехавшая с курорта, была здесь. Как всегда, они окружали Фатыму. Заметив меня, девочки начали о чем-то шептаться.

- О нас говорят, - недружелюбно произнёс Яша.

- Если начнут смеяться и вообще, дам взбучку! - грозился Ахмадей.

- Они идут к нам! - сказал я.

В самом деле, девчонки направились в нашу сторону. Впереди, гордо задрав голову, шла Фатыма. Мы как зачарованные следили за ними, не произнося ни одного слова.

Они всё приближались.

- Сейчас скажет: «Здравствуйте, путешественники!» - прошептал Ахмадей.

Мы кивнули головами: ясно, насмешек было не избежать!

Девчонки держались за Фатымой, с любопытством поглядывая на нас.

- Добрый день, ребята! - поздоровалась Фатыма. Мы ждали подвоха, поэтому молчали.

- Мы тут с девочками посоветовались и решили поставить спектакль…

Ахмадей угрюмо посмотрел на Фатыму:

- Спектакль! - презрительно фыркнул Яша. - Тоже мне артисты!

Как видно, все начиналось сначала.

Но это уже было неважно. Я знал, что «Большой оркестр» существует. Значит, еще будет дружба. А может быть, даже она есть?.. Об этом стоило подумать.

* * *

А теперь опять слово берет автор - правильнее сказать: писатель, который вместе с Мансуром написал эту книжку.

Мансур сидит сейчас у меня в кабинете. Он с ногами забрался на стул, зачем-то оттирает одну из своих грязных коленок и, конечно, как всегда, рассуждает.

- А может быть, - бормочет он, - мы никак не можем не ссориться, потому что мы все разные? Ведь про это еще давно, в день новоселья, дядя Яфай сказал… Это хорошо или плохо, что мы разные? Наверно, хорошо. Что, если бы все люди вдруг стали одинаковые?.. Конечно, они не спорили бы и не ссорились. Но так даже неинтересно было бы. И главное: не отличишь одного от другого - разве что по курносому носу или по рыжим волосам… Да, наверно, это хорошо, что мы разные. Только нужно уважать друг друга и, как говорит моя мама, не делить на части общее добро: труд, синее небо и солнышко…

Я стою у окна и слушаю, как рассуждает Мансур. Но вот он слезает со стула и подходит ко мне. Мы стоим рядом и смотрим на небо, чистое от облаков.

- А правда, что горизонт нигде не кончается? - спрашивает меня Мансур.

1957 год

СКОЛЬКО ЛЕТ ТЕБЕ, КОМИССАР?

Часть первая

ЧЕЛОВЕК РОСТОМ С КАРАБИН

БЕГЛЕЦ

«Бабье лето», «курячьи именины», «мушиные похороны» - какой только осени не бывает! И золотая она, и обильная, и пасмурная, и благодатная…

Но бывает ещё военная осень. И первая, и вторая…

В тот ненастный день позёмка зло рыскала по осиротевшим пашням и неглубоким оврагам, гоня перед собой перекати-поле. Этой суетливой и бесполезной работой громко восторгались лишь вороны, азартные и беспечные крикуньи. Они одни царили между обнажёнными полями и хмурым, пасмурным небом.

Они одни, если не принимать в расчёт мальчишку, бредущего по дороге, оставшейся теперь в глубоком тылу. На нём старая стёганка - заплата на заплате. Он ковылял, прихрамывая на левую ногу, наверно, потому, что правый сапог был как сапог, а левый - вовсе худой, без подошвы,- был по-ребячьи неумело обмотан куском старой мешковины.

Мальчишка то и дело облизывал сухие холодные губы. Он часто оглядывался назад. И каждый раз ему казалось: что-то навсегда уходит от него.

Сперва скрылись все дома, какие только видны с дороги. И оттого что это случилось неожиданно, у мальчишки сердце будто оборвалось. Дольше держались на виду тополя, которые растут возле самой железнодорожной станции. Мальчишка хорошо помнил их. Затем медленно отступила за горизонт водокачка, ещё не разбитая войной. А к полудню совсем не стало видно трубы кирпичного завода, самой высокой трубы в городке.