Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю. Шесть этапов девяти самых тягостных месяцев моей жизни

Господин Вошель, считая дело заметанным, хотя никто о том не обмолвился ни словом, унес акты, чтобы их переделать к завтрашнему дню и, убрав слова «деньги будут положены у моего нотариуса», вписать, что я получил двести тысяч флоринов вместо ста.

Что до меня, то я ушел в нестерпимом смятении. Я хотел писать министрам, умоляя их считать сделку несостоявшейся, прося их вернуть мне мое слово. Но ведь они вели себя так достойно! Мое непреоборимое отвращение могло быть повернуто против меня, превратно истолковано как намерение, взяв назад данное слово, предпочесть вражеское золото благу отчизны.

Наконец, так ничего и не решив, я пошел на следующий вечер к г-ну Лажару. Г-н Вошель прочел новый акт, каждый из нас сверил свой экземпляр. Я, как мертвец, выкопанный из могилы, взирал на г-на Вошеля, ожидая, пока все будет кончено. Докладчик дал акт на подпись министрам; настал мой черед; я колебался; меня торопили; я молча подписал. Г-н Вошель засунул один из четырех экземпляров в карман; я попросил ордера на получение денег; сев за стол, г-н Вошель внезапно вспомнил

, что ему вручен протест некоего господина Провена и что, пока его арест не снят, ни один министр, — сказал он, — не может выдать мне денежный ордер.

— Но, сударь, — сказал я горячо, — вы заставили меня признать в акте, что я получил деньги наличными.

— Это ничего не меняет, — сказал он, — необходимо только составить дополнение к акту, в котором будет сказано, что, в связи с данным протестом, вы ничего не получите, пока он не будет снят.

— Господа, — сказал я, — этому Провену дважды было отказано. У него не может быть ко мне претензий, я никогда не имел с ним дела: он просто орудие, которым воспользовались за неимением другого, чтобы любым путем мне помешать. Он требует восемьдесят тысяч франков с моего брабантского поставщика, который пишет, что ничего ему не должен. Но при чем тут мое дело, имеющее столь важное значение и затрагивающее государство и меня? Удержите, если хотите, сто тысяч франков или сто пятьдесят тысяч; но не губите сами то, в чем вы жизненно заинтересованы, ставя нас всех в зависимость от этого человека; он ведь до вынесения окончательного приговора, которым ему будет отказано, может воспользоваться по закону тысячью и одной отсрочкой.

— Сударь, — сказал мне г-н Вошель, — этого министр сделать не может; но добейтесь, чтобы опротестователь объяснился перед судом относительно максимальной суммы его претензий к вашему поставщику, независимо от того, обоснованны они или нет; возьмите о том выписку; тогда можно будет выполнить вашу просьбу.

— Нет, нет, сударь, — сказал я ему, — лучше расторгнем наши договоры, и пусть о них даже не вспоминают! Через неделю, самое позднее, вы получите свои пятьсот тысяч ливров и вернете мне мои денежные бумаги.

— Акт, подписанный министром, не рвут, — сказал г-н Вошель. — Эти отсрочки перед вынесением окончательного решения — дело двух недель; неужели из-за двухнедельной оттяжки вы хотите уничтожить акт, стоивший вам столько хлопот?

Тем временем он хладнокровно составлял дополнение к акту, подписанному нами всеми, где было сказано, что я не получил никаких денег. Вы увидите, граждане, как были впоследствии использованы мои расписки в этом проклятом акте

, не говоря уж об ограничительном дополнении, которое отменяло действие акта. Вы содрогнетесь вместе со мной.

Меня заставили против моей воли подписать дополнение, и я, взбешенный, пошел домой размышлять (слишком поздно) о том, как следовало поступить, прихватив черновик первого акта с пометками министра, в котором помещение денег на хранение у моего нотариуса обусловлено как нечто решенное. Я вручу его вам, Лекуантр.

Это было 18 июля. По делу Провена уже вынесли решение; мой адвокат утешал меня, говоря, как и Вошель: это дело двух недель! О граждане, взгляните на ваши прекрасные законы! 1 декабря, через шесть месяцев после протеста, все еще не видно было конца отсрочкам судебного постановления; а когда они наконец истекли, когда Провена приговорили к возмещению мне всех проторей и убытков, его заставили обжаловать решение. Это тянется вот уже девять месяцев, и одному богу известно, когда кончится.