Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю. Шесть этапов девяти самых тягостных месяцев моей жизни

Он сказал, что г-н Клавьер требовал, чтобы кто-нибудь был послан в Голландию для проверки там моего поведения.

— Мне, сударь, — сказал я ему, — этот кто-нибудь отлично известен; я сам присмотрю за его поведением, потому что я-то буду там заниматься только тем, на что меня уполномочивают соответствующие документы. Читая их одним глазом, я — другим — буду неусыпно бдить.

Он сказал мне прийти на следующий день, 19-го, за залогом, деньгами и письмом к г-ну де Мольду. Я до такой степени опасался рассеянности г-на Лебрена, что, вернувшись домой, написал ему, напоминая об этом обещании и испрашивая его попечения и благорасположения.

Девятнадцатого вечером я узнал через человека, совершенно надежного, что Совет решил не давать мне ни одного су, даже в счет моих двухсот пятидесяти тысяч ливров. Какой толк был гневаться? Я понимал: это делается преднамеренно. Человек, посылаемый в Голландию, был г-н Константини. Я знал, что он заключил договор со всеми нашими министрами на поставку им

шестидесяти тысяч ружей, за чем и отправился в Голландию; я знал, что речь идет о моих ружьях, что, воспользовавшись тем затруднительным положением, в которое поставил меня министр, он возобновит предложения, уже делавшиеся им через его друга Ларше, сначала — пока я был на свободе — у меня дома, а потом — в Аббатстве, где я сидел под секретом. Я знал, что он покажет мне купчую, заключенную со всеми нашими министрами, и когда мне тем самым будет доказана безвыходность моего бедственного положения, я уступлю ему, как он надеется, мои ружья по семь флоринов восемь су за штуку, а он перепродаст их нации по двенадцать флоринов

, с благосоизволения министров, которые, не давая мне ни обола, отказывая в залоге и зная, что я совершенно опорочен шестью днями, проведенными в тюрьме, и всеобщим ко мне недоброжелательством, рассчитывали, что я не найду ни су в кошельках, к которым попытаюсь прибегнуть, и буду слишком счастлив принять предложения Константини. И я хорошо знал, что ему, сверх всего, выдали шестьсот тысяч франков в качестве аванса за мои шестьдесят тысяч ружей, которые он должен поставить правительству под обеспечение, как мне сказали, гарантированное неким аббатом! Я знал, что их благородному клеврету, Константини и компании, предстоит получить исключительное право на поставку всех товаров, оружия и амуниции, которое нужно вытянуть из Голландии. Я знал, я знал… Чего я только не знал?

На следующее утро еще не пробило девяти, когда я пришел к министру. К сожалению, его не было! Решив держать себя в руках, я оставил ему записку у привратника, который сказал мне от его имени, чтобы я вернулся к часу дня.

«Четверг, 20 сентября 1792 года, в девять часов утра,

у Вашего привратника.

Сударь!

Я не намерен долее досаждать Вам и приду только для того, чтобы с Вами попрощаться. Я вернусь к часу, как Вы распорядились, за письмами г-ну де Мольду, ежели Вы полагаете, что должны мне их вручить.

Сведения, полученные мной вчера вечером

, подтверждают, что мне нечего ждать от этого кабинета министров, если не считать Вас, сударь; и что я должен поторопиться с отъездом, если хочу послужить моему отечеству. Ради успеха этой поездки я иду на обременительный заем. Я оформлю это по закону и, вернувшись из Голландии, поступлю так, как надлежит доброму французу, оскорбленному в своих правах!

Примите заверения в уважении от

Подпись: Бомарше».

Я вернулся к г-ну Лебрену около часа. Он принял меня с видом… казалось, говорившим, что он огорчен за меня… с видом… несколько напоминавшим первый день, когда мы встретились. Это заставило меня насторожиться, очень уж явной была перемена.

— Возьмите ваши паспорта, — сказал он мне, — и отправляйтесь. Обратитесь от моего имени к господину де Мольду и постарайтесь сообща сделать все возможное.