Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю. Шесть этапов девяти самых тягостных месяцев моей жизни

— Сударь, в ожидании, пока прибудет залог, я потребую через нотариуса от голландского поставщика, чтобы он законным образом оформил передачу мне права владения и поставку оружия в самом Тервере. Но поскольку в Париже я имею дело с людьми вероломными, я хотел бы, чтобы было засвидетельствовано, что, когда я впервые увидел это оружие (упакованное в ящики и помещенное на склад за два месяца до того, как мне его предложили), вы осматривали его вместе со мной. Вы примете мою поставку в тот же день, когда оружие будет мною получено от голландского поставщика, чтобы впоследствии не могло возникнуть подозрение, что я подменил его или похитил хоть одно ружье в интересах врага; разве это не главный довод, с помощью которого они возбуждают против меня в Париже

народную ярость? Я хочу, чтобы брабантский оружейник, который год тому назад смазывал, упаковывал и размещал на складе в Тервере эти ружья, явился и засвидетельствовал в вашем присутствии, что нашел их такими же, какими оставил тогда и какими они по гарантии поставщика переданы мне в девятистах двадцати двух ящиках и двадцати семи бочках или кадках.

Господин де Мольд ответил мне:

— Вы можете избавить себя, если хотите, от всех этих хлопот: некий г-н Константини, который привез мне рекомендательное письмо от министра Лебрена

, просил меня предложить вам, чтобы вы уступили ему всю партию по семь флоринов восемь су за штуку, которые он выплатит вам золотом, и немедленно. Это всего на один флорин меньше, чем дает государство, и вы легко возместите этот убыток, избавившись от всех хлопот! Этот человек явно вошел в доверие к министрам. Он получил от них исключительное право на поставку правительству всего, что можно приобрести в Голландии. И, очевидно, он не столкнется во Франции с теми трудностями, с которыми можете столкнуться вы, во всяком случае, если верить его словам.

Я открыл сердце г-ну де Мольду

(одному из самых прямых, образованных и порядочных людей, которых я встречал в моей жизни). Я признался ему, что живейшим образом раскаиваюсь в неосторожности, заставившей меня выйти из безвестности, в которой я замкнулся, дабы не задевать ничьих интересов, и уступить настойчивым просьбам оказать моей стране услугу, столь опасную!

Я рассказал ему все, о чем здесь написано, в том числе и об опасностях, которых едва избежал перед 2 сентября, когда отверг предложения и презрел угрозы этого г-на Константини.

— Вот, — сказал я, — почему эта исполнительная власть отказала мне в каком бы то ни было содействии, в какой бы то ни было помощи, в какой бы то ни было справедливости: они хотели, чтобы я оказался во власти их Константини

, без всякой поддержки и средств. Но г-н Лебрен меня вытянет! Он обещал. Мы еще послужим Франции назло им всем; только этим я и утешаюсь! Умоляю вас, однако, сказать мне, в какой форме Константини просил вас передать мне его предложения, чтобы я мог правильно судить о вещах, мне известных, сравнив их с тем, что вы соблаговолите мне сообщить.

— О, — сказал он, — что говорить о форме, когда нет сомнений в сути. Он сказал мне весьма небрежным тоном, после того как долго похвалялся, каким доверием пользуется у министров: «Убедите же этого Бомарше уступить мне свой груз на флорин дешевле, чем покупает правительство. Если он станет торговаться, ему не поздоровится! А если даст согласие, тотчас получит свои деньги в Антверпене, у вдовы Ломбаэрт, у которой помещен мой капитал». А когда я сказал ему, что в случае, если вы уступите эти ружья, я не уполномочен принять их в Тервере, он ответил: «Я в этом не нуждаюсь, я беру все на свою ответственность. Я пользуюсь доверием Лебрена. Не думаю, чтобы он мне в чем-нибудь отказал». И он даже добавил с несколько покровительственным видом: «Вы принимаете у себя этого Бомарше! Но предупреждаю вас, это может вам повредить во мнении нашего правительства. Подумайте об этом, прошу вас».

(Вы видите, читатель, вошел ли этот человек в доверие к министрам!)