Бомба в голове

В восемь часов приходила сестра, перемещаясь по комнате в строго заданных направлениях и производя несколько традиционных, вероятно, заученных до автоматизма действий. Она раздвигала на окне шторы, трогала графин с водой и обмахивала тряпкой подоконник. Затем, не обращая на них внимания, тихо удалялась, не оставив никакого намёка на реальный эффект своего присутствия. Невольно на ум приходила мысль, что ей просто необходимо было удостовериться, что они на месте, никуда не сбежали, не умерли и с ними не произошло за ночь ничего экстраординарного. Больше её визит, похоже, не имел никаких целей. Если невзначай он встречался с ней взглядом, даже когда смотрел на неё в упор, она воспринимала его как застывшее каменное изваяние, не отличающееся живым интересом к окружению, словно он бездушный истукан, который можно было отключить от внешнего мира простым поворотом ручки, как телевизор. Вероятно, ей и в голову не могло прийти, что её могут здесь о чём-то спросить или просто перекинуться с ней парой незначительных фраз. Выработанные в ней навыки невосприятия здешних больных в принципе – только по долгу службы, который она ограничила минимумом необременительных для себя обязанностей, – прочно въелись ей под кожу, до того даже, что одного взгляда на неё было достаточно, чтобы понять, что это совершенно чужой для вас человек. Если же её уха касалось какое-нибудь произнесённое вами слово или вполне членораздельная просьба, она смотрела на вас с таким изумлением, будто заговорило какое-то доисторическое животное, а язык его изначально неизвестен никому на свете. Даже раздражаясь, она никогда не имела в виду вас. Это было какое-то тихое раздражение, притом что, будучи достаточно энергичным человеком, она при желании никому не давала спуску.

Однажды он попробовал вызвать в ней некое подобие добрых чувств, подняв оброненный ею пустой флакон и улыбнувшись. Она не ответила взаимностью, которая так и напрашивалась в данной ситуации. Тем более стало обидно, что её чёрствость определённо выглядела демонстративной.

Он повернулся лицом к соседу. Тот по-прежнему лежал пластом, уткнувшись в подушку, так что вызывало опасения его самочувствие: насколько легко ему было дышать? Но нет, по мерному вздыманию тела, совместно почему-то с ягодицами, можно было заключить, что с этим всё в порядке – больного до сих пор одолевает глубокий сон.

В палату влетела дежурная по этажу:

– Мальчики, подъём! – Она отдёрнула край одеяла у его изголовья. – Все уже давно встали, а вы до сих пор в постели! Скоро завтрак.

Она так же быстро умчалась, чтобы то же самое сказать в других палатах. Её слова были хорошо слышны по всему этажу.

В коридоре уже вовсю шаркали и стучали, кто-то монотонно бубнил у них под дверью. Он поднялся, чисто механически проследовав в ванную комнату, и замер у зеркала, чтобы в тяжёлой борьбе мыслей вспомнить наконец, для чего туда пришёл.

Тонкая струйка воды, когда он коснулся её, вызвала повторное оцепенение. Нет, решительно незачем было делать то, что не вызывало никакого удовольствия. Какой необходимостью был вызван каждодневный ритуал мочить руки и лицо, жертвуя для этого занятия своим душевным спокойствием? Его раздражала заключённая в утреннем умывании какая-то глупая условность, и, лишь вспоминая, что раньше он делал это постоянно, вполне осознанно, глубоко удовлетворяясь охватывающей его при этом бодростью, успокаивался окончательно, как будто даже внутренне преображаясь, словно и не было только что желания разбить раковину стулом.

Освежённый влагой, трезвел взгляд, вроде бы даже чётче стали выглядеть предметы. Он снова обнаруживал неоспоримую пользу умывания, тут же и терзаясь муками забывчивости, словно осознавая своё минутное опьянение. А сколько таких помутнений рассудка, в которых он теряет реальность, могло ещё быть?

Медленно выполнив то, что необходимо было сделать, он вернулся в комнату и обнаружил, что сосед сидит на кровати, тупо уставившись в одну точку и почти не моргая.

«Вот ведь человек. Ему, наверное, ничего не мешает. – На мгновение больного охватила растерянность. – Думает ли он? Если думает, то его выдержке можно позавидовать».

За соседом обычно ухаживали, но сегодня никто не приходил. Возможно, это обстоятельство и вызвало у того обеспокоенность. Однако вид его ни о чём не говорил вообще. Застывшая фигура и пустые стекляшки глаз характеризовали этого лунатика как абсолютно отрешённое от мира существо. Его везде нужно было водить и ко всему подталкивать, иначе он так и помер бы, не в состоянии сообразить о самых насущных своих потребностях.

Слабый отголосок жалости к субъекту, который ничего не мог делать самостоятельно, не позволил ему оставить человека одного. Он подхватил его под руки и заставил подняться:

– Пойдём со мной. Не бойся, я рядом. Я тебя провожу.

Сосед на это никак не отреагировал, однако слабыми шажками поплёлся-таки вперёд, увлекаемый напарником в сторону туалета.

– Вот так, осторожнее. Разве можно лежать, ничего не соображая? Так всю жизнь пролежишь и никому не будешь нужен.