Бомба в голове

Заметно было его замешательство. Его поза выражала растерянность, он хотел было сказать что-то ещё, но запас просьб и, очевидно, слов, отражавших добрые намерения, иссяк. У него вдруг судорожно затряслись пальцы, и он сильно сжал их в кулак. Воинственный вид его возник как-то сам собой. Ничто не предвещало его негодования, однако молчаливый и несколько заторможенный образ того, к кому он напрямую обращался, был для него оскорбительным.

«Вот она, их болезнь, – пронеслось в голове. – Страшный миг отчаянного страдания, принимающего безотносительный намёк как форму надругательства над личностью».

Возникшая ситуация разозлила также и нашего героя. У него завибрировала губа. Он давно уже понял: если вибрирует губа, значит, он испытывает злобу. Почему он должен сдерживать себя при явном проявлении недружелюбия со стороны? Может быть, они все в тысячу раз ему противней.

Они стояли напротив друг друга, чуть ли не грудь в грудь, и только не смотрели сопернику в глаза. Если бы смотрели в глаза, наверняка случилось бы непоправимое, а так каждый негодовал по-своему. Было странно наблюдать эту нелепую картину – незримую борьбу так запросто лишившихся равновесия типов. Незнакомец уже побагровел, чувствуя направленный на него негатив, до самых отдалённых уголков сознания проникшись ненавистью к своему оппоненту.

Но Канетелин вдруг отбросил упрямство, совершенно ясно увидев выход из положения. Он широко и мило улыбнулся, что давно ему было несвойственно, и тихо, можно сказать, даже трогательно проворковал:

– Обязательно навещу его сей же час. Спасибо.

И, оставив незнакомца стоять с раздутыми ноздрями, с медленно выходящим на эконом-режим биением сердца, эффектно обогнул его сбоку, величаво поплыв в направлении лестницы.

Однако так же легко пробиться сквозь тоскливый монумент охранника ему не удалось. Тупой рыцарь уж точно не поддался бы на благозвучный тон его речей, тому было вообще наплевать, в каком настроении находится пациент. После долгих неумелых объяснений, в результате которых его быстро поставили на место, после звонков главврачу и уточнения правды, которую он десять минут пытался донести до человека в серой форме, его наконец-то пропустили вниз по лестнице, унизительно доложив на следующий пост, что идёт такой-то и такой-то. И в тишине лестничных пролётов он наконец обрёл долгожданный покой, спускаясь по широким ступеням с явным наслаждением.

Кабинет главврача находился на первом этаже, вход туда предвосхищала длинная комната с пальмами в кадушках и большими непонятными картинами.

Широкая дорогая дверь, подпружиненная механизмом в петлях, мягко и беззвучно отвалилась в сторону, и он оказался лицом к лицу с властителем здешних судеб. Ему показалось, что он видит его впервые.

– А, Ларий Капитонович. Рад, что вы сумели откликнуться на мою просьбу. Проходите смелее, не стесняйтесь.

Главврач увлёк его за собой и усадил в глубокое мягкое кресло.

Кабинет был просторным и светлым. Полки стеллажей занимали расставленные в беспорядке издания в аляповатых цветных обложках, а также множество непонятных вещиц – то ли затейливых настольных украшений, то ли каких-то макетов. Над рабочим столом доктора, как и принято, висело несколько важных для него сертификатов и дипломов в рамках. Сам стол был безупречно чист: на нём стоял только монитор компьютера, а также подставка с дорогой представительской ручкой.

– Простите за мой профессиональный интерес, – начал доктор, присев напротив, – но я специально устроил вам проверку. Мне захотелось знать, как вы воспримите возникшие трудности. Сначала вам надо было поверить одному из наших пациентов, который передал вам мою просьбу. А потом преодолеть пост охраны на этаже, где о моём поручении никого не предупредили. Скажу прямо, я не ожидал от вас такой рациональности действий. Вы молодец. Можно смело сказать, что вы уверенно идёте на поправку.

«Зачем он так? – пронзило острым жалом в голове. – Он говорит со мной как с несчастным недоумком, в то же время зная, что я фактически способен понимать каждое его слово».

– Вам нужно знать своё нынешнее состояние, а также, извините, то, кем вы до этого были, – словно отвечая на его немой вопрос, продолжал доктор. – И именно потому, что я в вас верю, мне следует, наверное, более детально описать, что вы пережили.

Ему был представлен отчёт, в силу умения и художественных способностей рассказчика описывающий один день несчастного из того времени, когда в нём господствовали, как страшная чума, кошмарный нрав, ужас, убожество, мракобесие. Воспоминания об этом уже затёрлись в памяти и не смогли бы самостоятельно воскреснуть из небытия ни завтра, ни потом, ни вообще когда-либо в будущем. Он узнал себя интуитивно. Ещё на дальних подступах к описанию мрачных эпизодов своего существования он понял, о чём идёт речь, и первый же пример столь вежливо предлагаемой ему как полноценному собеседнику правды привёл его в лёгкое замешательство.