Бомбейские чудовища

— А я не ожидал, — возразил помощник вполголоса, — и ясного не вижу ничего. Сплошные загадки. Как Сыромясов проник в гостиницу? Почему оказался в постели с мужчиной? Зачем напялил медвежью морду? И куда девал свои модные пальто и шапку?

— А я все думаю о мертвеце, — признался Тернов, — о мещанине Трусове. И как такой громила мог со страху умереть в эротической игре? Неужели от слишком сильного экстаза?

Глава 3

Едва стихли шаги госпожи Май и Самсона, флиртовцы бросились к Треклесову.

— Господин Треклесов! Что все это значит? — возопил Синеоков. — Что с ней случилось? Что за чушь мы слушали?

— И почему я, превосходный переводчик, должен заниматься какими-то ветеринарами? — дрожащими руками Платонов в очередной раз поправил не желающее держаться на носу пенсне. — Какие брачные игры? Даже кошки еще о любви не думают. На дворе февраль! А не март! А вы что молчите, господин Братыкин? Где вы возьмете фотографии брачных игр?

— Нет, погодите, дайте мне сказать, — рыжий обозреватель растолкал сослуживцев и, едва ли не распластавшись грудью на столе перед Треклесовым, жарко зашептал: — Она сошла с ума! Доктор советовал ей лечиться! Да? Какие такие городские романсы я должен слушать? Эти слезливые примитивы? Это я, ценитель Моцарта и Мендельсона? Она спятила!

Рыбоглазый толстяк брезгливо поморщился, осторожно потянул из-под локтя возбужденного журналиста папочку со счетами. Всем своим видом коммерческий директор давал понять, что распоряжения владелицы «Флирта» обсуждению не подлежат. Но от него ждали ответа, и он начал что-то бормотать об искусной стратегии Ольги Леонардовны, о виртуозности, с которой она распределяет задания, о том, как трудно добиться целостности каждого номера, когда каждое разумное распоряжение наталкивается на капризы людей с повышенным самомнением, людей, не видящих дальше своего носа… А рост тиража? А конкуренция на рынке печатных услуг? А реклама?

От затянувшейся нравоучительной тирады Синеокову стало дурно, он промокнул со лба пот и униматься не желал.

— Не женщина, а форменный фельдфебель! У меня такое ощущение, будто меня изнасиловали.

Но Треклесов, считая, что его миссия по усмирению взбунтовавшихся сотрудников исчерпана, уже уткнулся в бумаги, и театральный обозреватель вынужден был искать единомышленника в стане творцов.

— Господин Мурин! Давайте ей вставим по первое число! Давайте решим нашу распрю по-мужски. Махнемся: я напишу о борцах, а вы — о синематографе!

— Мне все равно, — ответил репортер с досадой. — Я только не понял ее намеков. А ты, Фалалей?

— А я что! Я своим заданием доволен: конкурс красоты — по мне. Единственное, чего я не понял: как связаны порядок в вашем доме, Гаврила Кузьмич, и завтрашний ваш визит к Майше.

— Я и сам ни черта не понял. Но добра не жду. Пожалуй, надо сматывать удочки. Вы идете?

— Еще думаю, — фельетонист почесал бритый затылок, — ждать Самсона или нет? Ведь Майша не сказала, должен ли я продолжать его обучать.

— А раз не сказала, значит, не должен, — буркнул Мурыч, — так что беги бегом к своим красоткам.

— А что делать мне? — рядом с Фалалеем возник Братыкин. — Красоток снимать или к ветеринару тащиться?

— Вы, кажется, хотели драться на дуэли с господином Муриным, — хихикнул Фалалей. — Забыли?

— А? Что? — фотограф смотрел на фельетониста невидящим взором. — Меня одна мысль мучает. О «Бомбее», проходил мимо сегодня… Хотел с Майшей посоветоваться, а теперь…

— А теперь, брат, она любезничает с нашим красавчиком, он не тебе чета, — Фалалей хлопнул по плечу Братыкина. — Пошли выпьем. Мурыч, по чарке пропустим за мировую.

— Слушай, Фалалей, хоть ты нас не насилуй, — огрызнулся Мурин, — у меня дел невпроворот.

— Кстати, насчет насилия, — обрадовался фельетонист, — вспомнил замечательный анекдот. Сын спрашивает у отца: «Папа, а может ли бегущий мужчина изнасиловать бегущую женщину»? Отец отвечает: «Нет, сынок, женщина с поднятой юбкой бежит быстрее, чем мужчина со спущенными штанами».

Мурыч и Братыкин, уже в дверях, рассмеялись, а Фалалей, воспользовавшись занятостью конторщика Данилы, препиравшегося с обозревателями, отправился в буфетную, где квартировал подопечный стажер, и в ожидании Самсона приложился к графинчику с водкой. Закуски в буфете он не обнаружил, но успел пропустить еще рюмочку, прежде чем на пороге появился Шалопаев.

— Ну, брат, наконец-то, — затарахтел наставник, — одевайся быстрее и пошли на свободу. Чем тебя Майша так озадачила? На тебе лица нет! Неужели раскопала какое-нибудь конфиденциальное преступление по страсти? Выкладывай, от друга таиться нечего! Ты же знаешь: я могила! Меня любопытство снедает!

Самсон торопливо одевался, пропуская град вопросов мимо ушей.

— Или ты страдаешь по своей красавице? — озираясь на дверь, Фалалей снова приложился к графинчику. — Или уже забыл ее? Как ее зовут? Из памяти выскочило! Видно, когда тот поручик звезданул меня по лбу пистолетом, потеря памяти случилась…