Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения

В отличие от русской литературы, русское обществоведение не усвоило системно

и не переварило в соответствии с национальной спецификой западную мысль. «Когда есть достаточно большая группа людей,

 – пишет В.А. Найшуль, – которые знают языки, знают разную культуру, то использование чужой терминологии не вызывает напряжения. Они хорошо понимают контекст, понимают, какое реальное понятие за этим термином стоит. Такой достаточно многочисленной группы, такого круга у нас сейчас в наличии нет. Более того, на самом деле Россия является настолько специфической страной, что общенационального осмысления экономической политики, осмысления этих заимствований как-то не наступило. Здесь – огромный фронт работы: есть очень своеобразная культура, которую можно определить, наверное, как

«восточно-христианскую», как наследника Византии. Эта культура генетически достаточно близка к западной, для того чтобы определенные западные вещи можно было бы притаскивать и адаптировать и они не оказались бы категорически чужеродными. Но для этого нам бы хорошо было бы иметь свою собственную мысль, нам хорошо бы иметь свой адекватный общественно-политический язык, а не тот уродский, про который еще Пушкин сказал, что его не существует».

Но ведь именно русская интеллигенция и совинтеллигенция сделали все, чтобы на место собственной мысли поставить либерализм, марксизм и теперь опять либерализм и связанные с ними понятийные комплексы.

Все это приводит к весьма небезобидным результатам. В.А. Найшуль приводит в качестве примера Аргентину, которая в первой половине XX в. не смогла создать свою экономическую школу, а во второй половине XX в. жестоко поплатилась за это: «В первой половине XX века Аргентина представлялась мощнейшей, перспективнейшей страной. А дальше, как они сами рассказывают на семинарах, происходило вот что: своей школы нет, в Европе говорят – надо закрывать экономику – мы закрывали, надо открывать – мы открывали». Результат – катастрофа.

Нечто подобное дважды произошло с Россией в XX в. Сначала на либеральной основе, а затем на марксистской. Я далек от того, чтобы объяснять русские катастрофы 1917 и 1991 гг. исключительно научно-интеллектуальными факторами. Дело, однако, в том, что отсутствие языка, понятийного аппарата для собственного социосистемного самопознания, частным проявлением чего является отсутствие обществоведческих школ мирового класса, есть системная или, если угодно, цивилизационная слабость, ведущая к геоисторическим поражениям. Интеллигенция есть субъект, персонификатор этой слабости. Появившаяся как результат отставания, результат того, что разложение старого опережает формирование нового, с определенного момента она – объективно – стала еще больше усиливать это отставание, работать на него, блокируя выработку адекватного для данной системы языка самоконцептуализации, что обрекало Россию на интеллектуальную зависимость от Запада. В плане мировой интеллектуальной борьбы, геоинтеллектуального противостояния интеллигенция – это слой-пораженец. В отличие от профессиональных интеллектуалов, например, англосаксонских стран с их принципом «right or wrong – my country».