Борис Сичкин: Я – Буба Касторский

– Большое спасибо, Иван Игнатьевич, мягкий приговор. Но помните, что сказала Надежда Константиновна Крупская на Втором съезде партии, который покинули бундовцы, тем самым помешав работе съезда?

– Что она сказала?

– Надежда Константиновна сказала: “Пошел бы ты на х…” Терещенко заскрежетал зубами, побагровел и медленно, растягивая слова, ответил:

– Вы очень пожалеете. Вы будете сильно наказаны.

Я не знаю, куда после нашего разговора отправился он, а я пошел в карцер».

Залог

«Радио в камерах трещит весь день. Это дополнительная пытка. С шести утра до девяти тридцати вечера ты вынужден слушать вести с полей, идиотские патриотические песни, интервью со знатными доярками и т. д. К счастью, передавали и классическую музыку (Чайковского, Рахманинова, Шопена, Бетховена). С этой музыкой у меня ассоциировался сын Емельян, пианист и композитор. Под эту музыку я думал о Емельяне, тосковал. Очень хотелось его увидеть. Но как это сделать? Не мог же я обратиться к Терещенко с просьбой:

– Иван Игнатьевич, пожалуйста, я очень соскучился по своему сыну. Сделайте мне встречу с ним, а я вам буду очень благодарен.

И вот я напрягал свой уставший мозг. Я вспомнил, что Терещенко рассказывал о том, что дирекция “Мосфильма” обратилась в прокуратуру с ходатайством отпустить меня на время и дать возможность закончить съемки фильма “Неисправимый лгун”.

Прокуратура ответила, что Сичкин похитил у государства тридцать тысяч рублей, что он, то есть я, особо опасный преступник. Однако если “Мосфильм” внесет эти деньги, я могу оказаться на свободе. “Мосфильм”, естественно, денег не внес, и я оставался в камере. Тамбовская прокуратура понимала, что никакого криминала в моих действиях нет, что на сфабрикованное дело затрачены сотни тысяч государственных денег и что надо правдами и неправдами хотя бы частично вернуть их. Кроме того, если подследственный возвращает деньги, то он как бы признает свою вину, что для Терещенко было очень важно. Он умудрился запугать режиссера, тот внес в кассу тамбовской прокуратуры честно заработанные две тысячи восемьсот рублей.

У меня созрел план. Я обратился к Терещенко:

– Иван Игнатьевич, я хочу попросить друзей, чтобы они внесли за меня тридцать тысяч рублей. Я думаю, что прокуратура может мне изменить меру пресечения и до суда освободить из тюрьмы.

Как сказал бы одессит, надо было видеть его лицо. Это был сияющий унитаз. Я продолжал монолог:

– Для этого мне нужно срочно встретиться с моим сыном Емельяном и моим товарищем Кеосаяном. Я скажу, у кого они могут взять деньги.