Борисов-Мусатов

Недаром Мусатов утверждал когда-то в одном из писем к О. Г. Корнеевой: «…Верю, что душевную молодость свою сохраню до конца, как бы ни был измучен своим одиночеством…». И вот уже далеко за пределами Саратова его былое одиночество начинает давать свои первые «всходы»… А пока земная ось поворачивается для саратовцев медленно и со скрипом — наступили лучшие годы его жизни.

Надо действовать, и более невыносимо наблюдать издали пассивность Московского товарищества. Даже с берегов Волги он видел дальше, думал о судьбе всего русского искусства шире и глубже, чем многие москвичи. В одном из самых резких писем он с горечью пишет, что «лицо» МТХ делают приглашаемые на выставки экспоненты, а сами члены Товарищества в большинстве своем — «тупы, и косны, и бездарны». И это большинство губит, к сожалению, авторитет всего их объединения в глазах художников, критиков и зрителей. Нет, кончено: на расстоянии уже ничего не спасешь, не изменишь! «Получил я твое обстоятельное письмо, — пишет он Н. С. Ульянову, — и вижу, что у вас там в нашем милом обществе застой полный. Вы не хотите пальцем ударить, чтобы двинуть дело вперед, и только все мечтаете… Вижу я, что вы все можете идти только на помочах по проторенной дорожке… Я, конечно, теперь стою… за централизацию искусства, но нельзя же смотреть все только на старую Москву… Петербург необходим… И только Петербург…». И как заключение, как вывод, сообщение: «Скажи всем, что скоро приеду».

На лицевой стороне сложенного вдвое плотного листа — штамп «Саратовского английского клоба». «1 декабря 1903 года. 8 часов вечера» — мелкие строчки извещают о программе последнего заседания дружеского кружка.

Виктор Эльпидифорович покидал Саратов, решившись поселиться со всем семейством в тихом подмосковном Подольске. Решимость его была немалая и непростая: так и не сумев продать свой домишко, он поднимался в дальнюю дорогу, а по сути — в новую жизнь, почти без гроша за душой.

Последняя возможность поговорить лицом к лицу! Первое отделение программы так и называлось: «Болтовня». Во втором — пили чай со сливками. При этом в строгом соответствии с «программой» демонстрировались «хозяйственные способности члена клоба Н. Ю. Станюкович и благоразумие члена клоба Е. В. Мусатовой». Видно, что изо всех сил старались не думать о печальном… В следующем отделении звучали музыкальные пьесы в исполнении М. Е. Букиника. Тут же раздавались «остроты члена клоба В. Э. Мусатова по желанию публики».

Засиделись, похоже, за полночь. В отделении четвертом продолжили «Болтовню и общедоступные остроты». А пятое — вновь посвятили «высокому искусству». Продекламировав, по обыкновению, еще за музыкой Букиника, в третьем отделении вечера, стихи, Станюкович перешел теперь к прозе. Время от времени он печатал в газетах и журналах свои маленькие беллетристические опыты. Мусатов одобрял его, подбадривал. Вот и сейчас Владимир Константинович медленно и выразительно читал коротенький рассказ «На вечерней заре». Зачин его был вроде мажорно-светлым: описание весенних предпасхальных вечеров на Волге, когда «чувствуется близость Светлого Праздника»… Но вскоре у храма на высокой горе появилась старуха в черном с ее «драмой жизни», и воспоследовал печальный финал — гибель от чахотки, по вине этой больной старухи, маленькой девочки — ее воспитанницы… Как кстати сменился этот странный рассказ следующим номером: «Пляской сумасшедших в лунную ночь»!..

Отделение шестое являло собой «апофеоз» последней их вечеринки и в шутку было названо по только что изданной, свежей книге стихов Бальмонта — «БУДЕМ КАК СОЛНЦЕ»!

И вот тут, перед веселым апофеозом, произошло гораздо более примечательное, всех несколько смутившее и потому врезавшееся в память событие. То был последний саратовский «выход любимца публики и члена клоба В. Э. Мусатова». Что скрывать, даже самых близких, присутствовавших друзей художника этот «выход» поразил: Виктор Эльпидифорович так спокойно, так твердо говорил о своем завтрашнем дне, о большом будущем своего искусства, не стесняясь, не скромничая, что рисковал выглядеть чересчур самоуверенным!..

Но уже через неделю Станюковичи прочтут мусатовские строки, обращенные к ним издали: «Дорогие друзья! Мне было очень грустно, когда я ехал из Саратова… Именно как-то жалко вас, там остающихся, и всего нашего общего. И мне лично даже грустно за наступающее, за неизвестность, куда я бросился…».

Осенняя песня

Глава I

1