Борисов-Мусатов

Надо выстоять!.. Тем более что слухи о зарубежной его выставке уже начали делать свое дело. И другой известный коллекционер, Сергей Иванович Щукин — маленький, юркий, бородатый, осмотрев мусатовские полотна на выставке в Питере, тут же приехал к Виктору Эльпидифоровичу с визитом!.. Собравший первоклассную — единственную в мире — коллекцию «новейших» французов: Клода Моне, Дега, Гогена, Щукин давно присматривался к Мусатову. При этом, свидетельствовал Грабарь, отличаясь в собирательстве «спортсменской складкой», в противовес сорящим деньгами фабрикантам, Сергей Иванович «любил говорить, потирая руки: „Хорошие картины дешевы“. Он был прав: картины величайших мастеров стоили пустяки при жизни авторов… чтобы после их смерти подняться в цене до сотен тысяч и миллионов…». Мусатов был несказанно обрадован вниманием Щукина, попросившего отдельно показать ему после выставки «Изумрудное ожерелье». Щукин внушительным тоном подчеркнул, что попасть к Кассиреру большая честь. Это дорога к европейской известности — в берлинский Сецессион, во все художественные журналы… Словом, «прогноз погоды» обнадеживал — дотянуть бы до солнечных дней! Денег ни гроша, а последний срок отправки картин — через неделю-две! Сидеть, обхватив голову руками, времени не осталось…

Торопясь, нервничая, 20 января 1904 года дописывал Виктор Эльпидифорович письмо Станюковичам, где в самом конце отчаянно вырвалось: «Друзья мои, теперь у меня нет надежд на заграничную поездку. И все-таки, в общем, мне нужно никак не менее тысячи рублей, чтобы пережить этот кризис, до конца выставки, до весны. Друзья, как-нибудь выручайте, может быть, в последний раз…» И, замирая, дрогнуло перо на подписи: «Ваш Виктор Мусатов».

«Художник Сатов был в крайнем отчаянии. Все решала крупная сумма денег, которую надо было занять. Спасение бедного художника пришло в облике горбатого старика, обладателя капиталов…».

Таким немудрящим покровом впоследствии прикроет в одном из своих беллетристических произведений Владимир Станюкович давний благородный поступок: пятьсот рублей, собранные им и Надеждой Юрьевной, дали их другу Виктору Мусатову возможность осуществить его первый художнический поход на «завоевание Европы». Еще четыреста рублей Виктор Эльпидифорович сумел почти чудом раздобыть под вексель в Саратове, куда съездил-таки ненадолго перед Берлином — помог председатель местной контрольной палаты, человек почти незнакомый, но отзывчивый. Выплатив мелкие долги, художник приберег остальную сумму для заграницы: «Ведь душа моя теперь там. Там и все мои надежды…»

И надежды оправдались! Безупречно и четко проведена была в крупнейших немецких городах организация выставки. Центральное место на ней занимали: «Гобелен», «Водоем», «Изумрудное ожерелье», «Встреча у колонны».

Первым городом, принимавшим его выставку, был Гамбург. Поэтому, не очень задерживаясь в Берлине, где открытие было намечено на апрель 1904-го — покатили на север Германии. «Дорогая Лена, завтра едем в Гамбург и оттуда напишу тебе подробно, — писала 21 марта Елена Владимировна Леночке Мусатовой в Россию, — Берлин мне не нравится, хотя здесь все великолепно устроено». И утешала в связи с хронической «семейной болезнью» — безденежьем: «Не мучайся из-за пустяков, если сейчас нельзя будет получить все деньги, то можешь расплатиться на Страстной, когда квартиранты пришлют за апрель. Берегись, прошу тебя. Ужасно боюсь за твое здоровье…». Как некогда ее старшему брату, деньги от сдачи саратовского дома помогали теперь Лене оплачивать учебу в Строгановском училище…

Заграничная жизнь должна была продлиться не меньше трех месяцев, и одним из самых радостных событий стала новая, через годы, встреча с прославленными «немецкими Афинами» — Мюнхеном, с его Пинакотекой, с улочками и домами, уютными и памятными для обоих. Ждала их Мариамна Владимировна Веревкина. Тут же был и А. Г. Явленский…

А из России долетали отголоски споров и разговоров о нем. В свежем номере «Мира искусства» критику А. Ростиславову пришлось отвечать некоему «Читателю» журнала, который встревожился, что чрезмерно «перехваливают» Мусатова. Напоминая, что каждому истинному художнику нечего бояться ни хулы, ни хвалы, Ростиславов заявлял: «Тем более хочется хвалить художника, несомненно талантливого и интересного, которого так охотно бранят и высмеивают». Посылая Мусатову чек на денежную сумму, Станюкович вдруг высказал предположение, что письмо в журнал, потребовавшее отповеди, написано было Грабарем. Но Мусатов, благодаря друга за помощь, отреагировал вполне по-мусатовски: «Читал ответ Ростиславова г-ну „Читателю“. Но письмо „Читателя“ — не читаю. И я удивлен, почему ты думаешь, что это Грабарь. Я никогда не могу думать, чтобы он мог делать мне какую-нибудь гадость. Он видел все мои вещи и ничего подобного я от него не слышал…»