Борисов-Мусатов

Простодушен и «прямолинеен» рисунок обложки. В большом восьмиграннике, по углам которого легли четыре дубовые ветки, — типичнейший, уже почти «знаковый» для Мусатова мотив: две дамы стоят в профиль на фоне спокойно текущей природы. Облака, поля, тихий поворот реки. В лицах — как бы схематически огрубленные черты Станюкович и Лены, фон — как недавняя память звенигородских далей… Название журнала вверху и цифры понизу: «1905, № 2» — небрежная имитация печатного шрифта, они коряво рукописны, отчетливо «рукотворны». И дыхание какого-то домашнего покоя, почти ученически старательного труда доходит до нас… Хорошо найден в технике сепии неяркий желтовато-зеленый тон этой картинки на обложке: цвет даже не самой дубовой листвы, а зеленого желудя…

Следом — на вклейке мягкой синеватой бумаги — рисунок, сделанный Мусатовым ранее для «Северных цветов». Две маленькие женские фигурки под струями ветвей соединили руки, как в хороводе. Благородная погашенность серого тона. Как бы сама природа тихо вбирает людей в себя…

Дальше перовой набросок композиции «Призраков» — эхо незабвенной Зубриловки. Его Мусатов поместил над статьей Бальмонта о творчестве Метерлинка. И чувствуешь, как глубоко впитывал художник-оформитель каждую фразу оформляемого текста. В статье «Тайна одиночества и смерти» Бальмонт «пророчит» (страшно, что и для него, Мусатова — тоже!): «Наша жизнь проходит, как сказка, в развитии которой мы участвуем всей болью, всей чуткостью нашего существа, но содержания которой мы не подозреваем, и никогда не знаем, какой же ждет конец, и где он нас подстерегает. В самую неожиданную минуту мы падаем в обрыв… Мы ищем в Природе цветов, гармонии, красок, чарующей оправы. Но в то время, как мы… стараемся сделать Природу своим средством и своей союзницей, она вдруг с грубостью незрячей силы… хватает нас за горло, топчет нас, губит нас, давит как жерновом тех, кого мы любим…»

Все, что иногда втайне томило и в отношениях с Еленой Владимировной, Мусатов вычитывал сейчас в бальмонтовских пассажах: «О чем бы мы ни говорили друг с другом, наши души неслиянны… Любя друг друга, мы… перекликаемся через стены… Горячее сердце взывает к другому… но враждебное горное эхо путает слова… Нет путей от мечты к мечте…»

Да, верно — это происходит с ними со всеми: Метерлинками и Ибсенами, Мусатовыми и Бальмонтами — ощущение внутреннего одиночества, которое «сделалось как бы лозунгом современного художественного творчества» (и не отсюда ли у молодых друзей такой порыв к «зорям» и новым горизонтам, тяга к объединяющему прорыву в «другое измерение»?). Финал этого текста Мусатов увенчивает образным лейтмотивом «своего» номера: две дубовые ветви в волнообразном ритме располагаются одна чуть выше другой.

Еще две женские фигуры под густой, загадочно темной кроной дерева — заставка к статье Вяч. Иванова «Вагнер и Дионисово действо» (и не хочешь — вспомнишь недавнее восклицание в мусатовском письме: «Дионис — мой бог!» и появляющееся вскоре в другом письме упоминание его о Вагнере). Под статьей В. В. Розанова «Зачарованный лес» — на модную тему («Пол в человеке подобен зачарованному лесу») — Мусатов сделал соответствующую виньетку: две дубовые ветки соединяются вперекрест, горизонталь соединяющей их ленты, возможно, символика «пояса целомудрия»… Так близко звучит для него полное экстаза окончание статьи — о будущем возрождении человеческой духовности, воскрешении людей для «всеобщего мира» и — торжества в них Искусства: «И пойдем, пойдем с „останками“ наших святых, западных святых, всех этих грустных великих людей, смотревших в недоумении на „зачарованный лес“… Это будет музыкальнейшее шествие, хореографическое шествие…» Вот оно — опять же — уже знакомое нам шествие «Изумрудного ожерелья», когда все на земле загорятся порывом устремленной за край холста золотоволосой девушки!