Бородинское поле

"Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и неучаствовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений… испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, - а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородином. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не смогло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородином была наложена рука сильнейшего духом противника".

Прочитал и задумался. Он знал эти толстовские слова почти наизусть, но в который раз возвращался к ним в минуты усталости и тревожных раздумий. Он сравнивал ту и эту битвы за Москву, преднамеренно избегал параллелей и анализировал, находя для себя нечто поучительное и утешительное. Он верил в силу духа Красной Армии и советского народа.

Потери немцев растут с каждым днем, число убитых, раненых и взятых в плен приближается к 700 тысячам человек. Но Сталина интересовал моральный дух немецкой армии. В папке на столике лежали письма немецких солдат и офицеров, переданные Сталину начальником разведуправления. К подлинникам приложен русский перевод писем. Он взял одно из них и стал читать.

"Дорогая Герта!

Извини меня, что долго не писал: не до писем было, бой идет денно и нощно, мы уже подошли к самой Москве и оказались в таком кромешном аду, какого даже наш старый Ганс при его воображении не сможет придумать. Русские озверели. Они дерутся дьяволы, и сколько их ни убивай, все равно их не убывает. Или этим азиатам вообще нет числа, пли они обладают способностью воскресать. Днем они до последнего солдата защищают свои позиции, а ночью нападают на нас как кошмарные призраки. В нашей роте теперь осталось шестнадцать человек. Думали, что нас отведут на отдых и пополнят людьми, но есть приказ полковника, который обещает отдых в Москве. А я в это уже не верю, скорей в могиле отдохнем. Здесь стоят жестокие сибирские морозы, от которых нечем дышать. А говорят, это только начало зимы. Можно представить, что будет в ноябре - декабре. Я тебе уже писал о "катюшах" - новом русском оружии. Каждый день и ночь эта огненная смерть уносит много наших солдат. Позавчера схоронили Пауля Райнхардта и Фрица Бауэра. А Генриху Зюсу повезло: ему оторвало кисть левой руки, и для него теперь кончился этот кошмар, из которого никто из нас не надеется выйти живым. Передай, пожалуйста, Карлу…"

На этом письмо оборвалось. Что помешало автору закончить фразу? "Очевидно, ушел на вечный отдых", - подумал Сталин и взял второе письмо, в конце которого стояла подпись: "Д-р В. Гальвиц". Посмотрел на почерк: быстрый, стремительный, размашистый. Подумал: "Сразу видно - доктор. Только каких наук?" Начал читать перевод.

"Дорогой Отто!