Бородинское поле

Прогулка верхом на лошади всегда действовала на Оскара успокаивающе. Она как бы отключала все тревоги и волнения, снимала нервное напряжение и уводила мысли на новую, размеренно-ровную, без каких бы то ни было колдобин и шероховатостей, колею. Над тем, что занимало его мозг до прогулки, была поставлена точка, поскольку решение принято: с Китом Колинзом полюбовно расстаться (он человек неглупый, все поймет и в бутылку не полезет), деньги в фонд Израиля он внесет. Вот и все заботы. Конечно, Нина затеет разговор о Викторе в связи с его письмом, непременно затеет, но это не тот вопрос, из-за которого должно волноваться.

Ужинали вдвоем в просторной столовой на первом этаже, где всю торцевую стену занимал резной, из мореного дуба, буфет. Резьба была сделана искусным мастером: тонкий рельеф изображал флору и фауну в причудливой связи орнамента, и эта антикварная вещь вместе с содержимым в ней за зеркальным стеклом - фарфором и хрусталем - придавала столовой нарядный, торжественный вид. И оттого, что за длинным обеденным столом сидели только двое - Нина Сергеевна и Оскар, - столовая казалась огромнейшей и строгой.

Ужин, как всегда, состоял из овощных и молочных блюд, фруктов и соков. Жирная пища, спиртные напитки и кофе здесь были однажды и навсегда изгнаны, диета выдерживалась строго и без исключения. Супруги Раймон не были вегетарианцами. Иногда они употребляли мясную пищу и рыбу - разумеется, не жирную и не жареную, - но делали это в меру, осмотрительно и осторожно, не перегружая свои желудки излишней работой. "Стол долгожителей" - так назвал свое питание Оскар, пытаясь таким образом психологически воздействовать на своих детей и приучить их к такой же пище. Но старания его оказались тщетными.

Как и ожидал Оскар, разговор за ужином Нина Сергеевна начала с письма Виктора, задав мужу несколько обидный вопрос:

- Ты прочитал письмо?

Худое лицо и темные глаза Оскара не выразили своего отношения к такому бестактному вопросу жены. И он ответил спокойно, разыгрывая наивность и беспечность:

- Разумеется, дорогая, - и, опустив серебряную ложку в стакан, начал медленно помешивать простоквашу. Уголки губ Нины Сергеевны дрогнули. Она ждала его слов, но Оскар молчал, и ничто в нем не выдавало ни тревоги, ни даже озабоченности за сына, а его спокойствие словно говорило: "Письмо как письмо - ничего в нем особенного или необычного я не нашел".

- Что же с ним случилось? - после напряженной выжидательной паузы осторожно, но настойчиво спросила Нина Сергеевна, требовательно устремив взгляд на мужа.

- Повзрослел парень, думать начал. И, естественно, возмужал.

Удивительное спокойствие и в голосе и во взгляде мужа обезоруживало Нину Сергеевну, но она не хотела сдаваться. Ей казалось, что это спокойствие нарочитое, только для нее.

- Я не о том, Оскар! - воскликнула она решительно и настойчиво и строго поджала сухие губы. Взгляд выражал недоумение и тревогу. - Ты называешь это возмужанием? Жестокость, варварство, хладнокровное убийство - и все потому, что "думать начал"? Эти пытки ни в чем не повинных?

- Прости, дорогая, о пытках я что-то не помню в его письме. Разве там есть об этом?

- Генерал Абрамс присутствует на пытках, наслаждается убийством, - продолжала Нина Сергеевна. От волнения в ее памяти смешалось и то, что писал сын, и то, что писала газета. Все слилось оттого, что это было единое, звенья одной цепи. - Вспомни, Оскар, осень сорок первого, колючую проволоку, штурмфюрера Шмидта…

- Дорогая, во Вьетнаме идет война, - поспешно перебил ее Оскар: ему не хотелось, чтоб жена продолжала аналогию - слишком очевидна и убийственна была она и потому неприятна, на нее нечем было возразить, не было убедительных аргументов. - На войне убивают, это так же естественно, как утро после ночи.

- Но зачем? Зачем эта война? Зачем она Америке?

- Виктор тебе ответил, и в его ответе есть разумные мысли. Потому я тебе и сказал: наш мальчик начал думать, и меня это радует, хотя ты знаешь, что лично я за прекращение этой войны. Но вот Виктор говорит, что мы воюем в интересах безопасности США, иначе мы окажемся в кольце коммунистической блокады. А он, Виктор, впрочем, как и Бен, как и я, не хочет, чтоб у нас отняли коммунисты все, что принадлежит нам. И вообще мы хотим, чтоб Америка была Америкой, нашей Америкой.

Нина Сергеевна вздохнула и отвела от мужа отчужденный взгляд.

Молчаливый вздох жены, наполненный горькой иронией, одновременно и смущал и злил Оскара. Они хорошо понимали друг друга без слов, были слишком чувствительны ко всякой фальши и демагогии. Оскар умел уклоняться от неприятных вопросов, обходить острые углы, делая неожиданно резкие повороты в разговоре. Нина Сергеевна это отлично понимала, но, не желая идти на обострение, позволяла мужу производить словесные маневры. И Оскар решил "сманеврировать" и на этот раз.