Бородинское поле

Он начал читать не с начала, не с первой главы, а с описания битвы за Москву. Читал, а в душе поднималась какая-то горячая упругая волна, подступала к сердцу, вздымала грудь. Это были и его, Глеба Макарова, воспоминания, не написанные на бумаге, но заново воспроизведенные в памяти. И хотя в книге Жукова не упоминалось имя командира полка Макарова, он не был в обиде на автора и многие страницы относил на свой счет, на счет 32-й дивизии Виктора Ивановича Полосухина, на счет пятой армии, которой тогда командовали генералы Д. Д.Лелюшенко и Л.А.Говоров. Его поразили и восхитили слова Жукова, сказанные по адресу Сталина. Как известно, в годы войны Жуков пользовался безграничным доверием Сталина, который высоко ценил в нем полководческий гений. И тем более прискорбно, что после войны прославленный маршал попал в немилость к Сталину. Но Жуков не затаил обиды и в своих воспоминаниях с откровенностью солдата, великодушием и мудростью Гражданина писал: "…на протяжении всей войны И. В. Сталин вместе с Центральным Комитетом партии и Советским правительством твердо руководил страной, вооруженной борьбой и нашими международными делами… Как военного деятеля, И. В. Сталина я изучил досконально, так как вместе с ним прошел всю войну. И. В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций группы фронтов и руководил ими с полным знанием дела, хорошо разбираясь и в больших стратегических вопросах. Эти особенности И. В. Сталина как главнокомандующего особенно проявились, начиная со Сталинграда. В руководстве вооруженной борьбой в целом И. В. Сталину помогали его природный ум, богатая интуиция. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную крупную наступательную операцию. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим".

- Великие и умные великодушны, они могут во имя правды подняться над личным; дураки и ничтожества мстительны и злопамятны, - вслух размышлял Макаров над прочитанным. Он не спешил листать страницы, не мчался галопом по тексту; он вдумывался и часто, оторвавшись от чтения, прикрывал глаза и погружался в размышления. Он думал над превратностями судьбы. Жуков был его кумиром, и Макаров считал, что в образе этого полководца и гражданина воплотились лучшие черты русского характера. Он вспоминал, как однажды, отдыхая в Крыму в военном санатории, встретился с Жуковым. В то время маршал уже был, что называется, не у дел. Он приехал отдыхать вместе с женой, дочерью и тещей. Его никто не встречал. У закрытых на замок железных ворот санатория он со своей семьей появился в неурочное время: в так называемый мертвый час. Маршал, одетый в штатский костюм, стоял у закрытых ворот в некотором затруднении. Полководец, перед армиями которого открывались ворота немецких городов и крепостей, был слегка смущен перед воротами санатория, на которых висел увесистый замок, а за воротами, у пивной палатки, стояла группа отдыхающих офицеров, по-своему использовавших время мертвого часа. Они, как и маршал, были в штатском, но их выправка, их мужественные, решительные лица говорили о том, что это были боевые майоры, подполковники и полковники.

- Товарищи, - обратился к ним маршал, - как пройти на территорию?

Другой проход, открытый во время мертвого часа, был с противоположной стороны. Но… Офицеры переглянулись. Это было какое-то мгновение, не требующее слов. Лишь один молодой статный полковник с красивым бронзовым лицом сказал:

- Минуточку, товарищ маршал.

И не успели маршал и его спутники, что называется, опомниться, как четыре офицера одновременно с обеих сторон подхватили створчатые железные ворота, подняли с петель и бросили к ногам изумленного и до слез растроганного полководца. И тот же статный полковник, сделав выразительный жест в открытые ворота, сказал:

- Пожалуйста, товарищ маршал, входите!

Все это происходило на глазах Макарова, и он очень пожалел, что не был в числе четырех офицеров, снявших с петель ворота. Но ему хорошо запомнилось взволнованное, растроганное лицо маршала и блеснувшие благодарной влагой непокорные глаза.

В четвертом часу пополуночи Глеб Трофимович захлопнул книгу и, прежде чем выключить у изголовья хрустальное бра, еще раз взял фотографии, присланные из США. В доме и за окном стояла глубокая тишина. Александра Васильевна и Лена уже давно спали. Не спеша он рассмотрел фотографию дочери. Дородная блондинка с курносым славянским лицом смотрела уверенно и гордо. "Вся в меня", - приятно подумалось Макарову. Затем он снова взглянул на фотографию первой жены. Как вдруг ему почудилось какое-то едва уловимое движение на скорбном лице Нины Сергеевны, движение, похожее на мгновенно пробежавшую тень. И теперь в печальных и строгих глазах ее он увидел непреодолимую боль и тихую досаду, обращенную именно к нему, ее первому мужу. Он не чувствовал за собой никакой вины и все же испытывал необъяснимую, подсознательную неловкость. Подумалось: "А ведь не написала мне, ограничилась холодным приветом. А могла бы написать".

3