Бородинское поле

Глеб Трофимович вначале взял фотографию Нины Сергеевны - своей первой жены. Фотография была четкая, сделанная, видно, опытным профессионалом, мастером портрета, нашедшим удачную позу, выражение лица, верно распределившим светотень. Прямо на Глеба Трофимовича смотрела пожилая седовласая женщина мудрыми и печальными глазами, и в тихих глубинных глазах ее и на строгом лице, чуть-чуть тронутом мелкими морщинками, отражались одновременно спокойная скорбь, прошлые душевные муки и смирение. Женщина не позировала, не пыталась играть роль: она была естественна и откровенна, как сама правда, но в этой простоте крылось что-то большое, сложное и многозначительное. Что-то далекое, до боли милое сердцу, но навсегда потерянное напоминали и лицо, и скорбно-задумчивые глаза этой женщины. И в то же время она казалась какой-то странной, незнакомой и чужой. Он вспомнил, как мучительно и больно оплакивал ее потерю, как готов был отдать свою жизнь за то, чтоб они, то есть Нина Сергеевна и Наташа, остались живы. И вот они живы, они смотрят на него с фотографий, сделанных теперь специально для него, смотрят такие родные, близкие и вместе с тем непонятные и далекие, далекие не только в географическом смысле. Старая рана зажила, прошлая боль утраты казалась невозвратимой, перегорела и улеглась. И вместо этого возникло новое чувство, неожиданное, еще до конца не осмысленное и странное.

Отложив в сторону портрет Нины Сергеевны, он взял цветную фотографию Флемингов, групповой семейный снимок - все трое на борту то ли теплохода, то ли яхты на фоне лазурного моря и дымчато-синего неба. Веселые, улыбающиеся. На обороте дата: "1967". Три года тому назад. Почему-то подумалось: "Чем был знаменит тот год?" Ответ пришел сразу: наша страна отмечала свой полувековой юбилей. И еще вспомнилось одно потрясшее его событие - вероломное нападение Израиля на арабские страны. Мысленно представились две несовместимые картины: мирная идиллия и "миражи", льющие напалм на землю феллахов, - жизнь и смерть. Этот мир, раздираемый антагонизмом, противоборство добра и зла - бесхитростного и потому беззащитного добра и коварного, жестокого, насквозь лицемерного зла, рядящегося в тогу благодетелей. И ему виделись две Америки: одна - лазурно-беспечная, доверчивая - в образе семьи Флемингов, и другая - алчная, ненасытная и кровожадная - в образе израильской военщины. По убеждению генерала Макарова, США - это тот же Израиль. Они едины и неделимы. Но он также знал, что есть и другая, настоящая, трудовая Америка, добрая, благодушная, позволившая усыпить себя гипнозом массированной изысканной лжи многочисленных газет, радио, телевидения, кино, всей этой адской машины оболванивания, которой управляет всемирный центр чудовищных преступников.

И вот еще фотография: втроем - Нина Сергеевна, Наташа и Флора. Три женщины, три поколения, три судьбы. И как далеки и несхожи их судьбы! Деревце, силой оторванное от родной почвы, вывезенное в далекий и незнакомый край и там пустившее корни и давшее семена. Вот она, эта веточка с красивым именем Флора. В ней есть и его, Глеба Макарова, кровинка, маленькая, возможно совсем ничтожная, потому что Флора всем своим обликом похожа на своего отца, судя по фотографии, человека неглупого, смекалистого и доброго. Мистер Флеминг, его зять, родня. А в сущности, все люди, все человечество состоит в родстве друг с другом, одна великая родня - белые, черные, желтые, цветные. Конечно, это слишком громко, декларативно и потому идиллично. И к чему эти высокие материи, когда есть совсем реальное, определенное: там, в далекой Америке, у него есть родная дочь, внучка, зять. Возможно, есть и сваты. О родителях мужа Наташа ничего не написала. Любопытно, кто они и что? Что ни говори, все же родня. Новая страничка биографии.

Собираются приехать в Москву туристами. Что ж, он, Глеб Макаров, будет очень-очень рад повидать дочь, внучку, зятя. А Нина? Что она, как? Только одна сдержанная фраза в Наташином письме - должно быть, сама Нина продиктовала. Конечно же ему хотелось бы повидаться и с ней, поговорить, вспомнить, посетовать на судьбу, порадоваться за детей. И потом… она мать Святослава. Неужели ей не хочется повидать своего первенца? Такого Глеб Трофимович не допускал: он хорошо знал свою первую жену - она имела доброе материнское сердце.

Мысли его прервала Александра Васильевна - она вошла с толстой бандеролью в руках, сказала:

- Вот, еще утром почтальонша принесла, Лена расписалась, а тебе не сказала, глупая девчонка.

- Прости, папуля, забыла, мы спешили с отъездом! - прокричала из своей комнаты Лена.

Глеб Трофимович отложил в сторону увесистый пакет, прочитал обратный адрес, и строгое, сосредоточенно-задумчивое лицо его вдруг, как молнией, осветила ясная радость. Глаза оживленно заблестели.

- От маршала Жукова, - сказал он и почтительно прибавил: - От Георгия Константиновича.