Босяки и комиссары

Впрочем, Калле такое положение дел не нравилось, и как-то он даже попросил, чтобы я передал Заку на хранение под каким-нибудь благовидным предлогом немного MDP, канистры которого у меня обычно хранились в гараже про запас. Он думал за это арестовать Зака и заменить его кем-нибудь другим, более сговорчивым. Я удивился — зачем Заку что-то подсовывать, если его можно арестовать за экстази, которого у него обычно полно и там, где станок стоит, и в гараже. Но Калле, как я понял, не хотел, чтобы кто-то посторонний узнал, что Зак имеет отношение к производству таблеток и где оно находится. Я тогда отказался, сказав, что в его интригах с Марво участвовать не хочу, у меня своих забот хватает. А Марво, похоже, подставлять Зака тоже не решился, поскольку его просто некем было заменить. Ведь для этого нужен был человек, понимающий непростое в техническом плане дело и надежный, который не стал бы воровать по-крупному и не сдал бы информацию о нас другим полицейским или бандитам. Искушение же здесь могло быть большое. Когда Заку привозили килограммов сто порошка чистого, еще не разбавленного экстази, это в итоге получалось больше миллиона таблеток — миллионы долларов, даже если оптом быстро продавать.

Поскольку с Калле мы разговаривали постоянно, то вскоре наши отношения переросли в нечто больше, чем просто доклад подчиненного начальнику или игра в вопрос-ответ. Иногда мы подолгу засиживались за ресторанным столиком, обсуждая поступки или слова тех или иных общих знакомых, делясь мыслями, что могли бы означать и чем могли бы грозить те или иные события. Так что со временем я в общении с Калле несколько осмелел и иногда стал осторожно интересоваться, чем он или его коллеги руководствуются в каких-то конкретных ситуациях, почему полиция поступает именно так, а не иначе.

Когда я узнал об аресте в Стокгольме знакомого шофера, который взялся отвезти экстази и получил там девять лет тюрьмы, я спросил у Калле, не лучше ли к людям, которые соглашаются с нами работать, относиться более бережно. Ведь тогда отношения будут более доверительными, меньше шансов, что кому-то придет в голову нас обманывать или попытаться выдать, хоть здесь, хоть за границей. К тому же всегда лучше работать с проверенными и опытными людьми, чем все время искать новых и неопытных, так будет выгоднее всем: и мы будем больше получать, не теряя товар, и курьеры заработают. И если это все будут знать, у нас больше надежных людей будет.

Калле на это только покривился и тяжко вздохнул, что, мол, я ничего не понимаю и не в свои дела лезу. А его помощник, тот, что приезжал с Калле за мной в Нарву забирать у пограничников и сидел с нами за столом в этот раз, вдруг злобно бросил: «Чего ты об этой швали печешься?! Это все босота и проходимцы. Босякам нельзя позволять много зарабатывать. Иначе возомнят о себе, что что-то значат. А тебя же самого сдадут в утиль».

Впоследствии я часто вспоминал эти слова — что босякам и проходимцам нельзя много зарабатывать. Если бы я понял тогда, что таким босяком для них был и я, много бед и неприятностей не произошло бы потом и в моей жизни, и в жизни других. Но мне эти слова, хоть и резанули слух, поначалу не показались чем-то очень важным.

Они вполне укладывались в систему взглядов на мир, на человеческую жизнь, моральных ограничений и понятий, по которым жили Калле и его люди. Во всяком случае, той, что увидел в них я. Для них все прочие люди делились не на тех, кто живет по законам — писаным и божьим, и тех, кто их нарушает. Для них весь мир состоял только из тех, кто представляет какой-то интерес или обладает силой (любой), или властью, и тех, кто ничего особо не имеет, то есть босяков и проходимцев. Первые были для Калле и многих местных полицейских, которых я знал, уважаемыми или, может быть, равными по положению. А каких-то немногих они могли считать, наверное, и более старшими по занимаемому в этой жизни положению. С ними они могли говорить, считаться и вести совместные дела. Среди таких, как я понимаю, был тот же Марво. Его они уважали и имели с ним дело за то, что он вел себя так же, как и они, по тем же принципам делил людей на «своих» и «босяков». И так же считал, что с «босяками» нельзя церемониться, а надо только использовать, раз они такие идиоты и быдло, и для управления ими или борьбы с ними возможны любые способы и методы. Понятий «плохо» или хорошо», «честно» или «нечестно» здесь для них не существовало.