Божественное пламя

И - пока те нерешительно переглядывались - потянул мальчика за собой, увёл его прочь.

Не зная другого места, где можно было бы его укрыть, он забрал его к себе на квартиру; на единственной приличной улице этого маленького городка. В небольшой комнатке было душно от старой шерсти, старых свитков и старой постели; и от мазей, которые Феникс втирал в свои негнущиеся колени. На постели лежало одеяло в красную и синюю клетку - мальчик упал на него вниз лицом, и так лежал, без единого звука, без единого движения. Феникс похлопал его по плечу, погладил голову... А когда он разразился судорожным плачем начал его утешать.

Он не задумывался сейчас ни о чём, что будет после, важен был только вот этот миг. Он убедился, что любовь его не только беспола, но и безгранична, самоотверженна. Он не задумавшись отдал бы всё, что у него есть; он кровь свою отдал бы по капельке... Но сейчас было нужно гораздо меньше - только утешение и целящее слово.

- До чего же грязный тип!... Невелика потеря, если б ты его и убил: ни один человек чести не снёс бы такого. Только безбожный мерзавец может потешаться над посвящением богу. Ну перестань, мой Ахилл. Разве можно расстраиваться из-за того, что в тебе проснулся воин?... Он поправится, хотя и не заслужил этого, - и никогда, никому, ничего не скажет. Если, конечно, не совсем дурак. А от меня никто и слова не услышит...

Мальчик с трудом глотал слезы, уткнувшись ему в плечо.

- Он же мне лук сделал!...

- Выкинь. Я тебе лучше достану.

Они помолчали.

- Он же не мне это сказал!... Он не знал, что я там...

- Но кому нужен такой друг?

- Он не ждал удара.

- Ты тоже не ждал услышать такое!

Очень мягко и осторожно - заботливо и учтиво - мальчик освободился от его рук и снова лёг ничком, уткнувшись в одеяло. Потом вдруг сел и вытер рукой нос и глаза. Феникс смочил полотенце из кувшина, отжал, и стал протирать ему лицо. Мальчик не противился; сидел неподвижно, с напряжённым взглядом, вроде и внимания не обратил.

Феникс достал из-под изголовья самый лучший свой серебряный кубок и вино, оставленное на завтрак. Мальчик выпил - чуть поупирался, но выпил, - и сразу порозовел. И лицо, и шея, и грудь... Потом сказал:

- Он оскорбил мой род. Но он не ждал удара.

Вскинув голову, так что взметнулись волосы, он одёрнул измятый хитон и завязал распустившийся ремешок сандалии.

- Спасибо, что приютил меня в своём доме. А теперь я пойду.

- Сейчас это неразумно. Ты же ничего ещё не ел.

- Есть я не хочу. Спасибо. До свидания.

- Так подожди, я переоденусь и поеду с тобой.

- Нет, спасибо. Я хочу один.

- Ну подожди! Давай, отдохнём немного; почитаем или погуляем пойдём... - Феникс положил руку ему на плечо

- 0тпусти!...

Рука Феникса отдернулась сама собой, словно у испуганного ребенка.

Позже он обнаружил, что на месте нет верховых сапог Александра и учебных дротиков; лошадки тоже не оказалось. Феникс кинулся выяснять, не видел ли кто-нибудь, куда он поехал. Оказалось, его видели над городом: он верхом поднимался по склонам Олимпа.

До полудня оставалось еще несколько часов. Феникс дожидался его возвращения и слушал, что говорят вокруг. Все соглашались, что царица совершила этот чудной поступок как бы в посвящение богу. Ведь эпирцы - они мисты от рождения, они это с молоком материнским всасывают... Но у македонцев это ей чести не прибавит, нет. Царь, ради гостей, постарался сделать вид, будто ничего особенного не произошло, и с трагиком Неоптолемом обошелся милостиво... Да, а где юный Александр?...

А-а, он поехал верхом покататься, - отвечал Феникс, пряча всё возраставший страх. Что это на него нашло?!... Позволил ребёнку уйти одному, словно взрослому... Он ни на мгновение не должен был глаз с него спускать!... Ехать искать теперь бессмысленно: на огромном массиве Олимпа две армии друг от друга укрыться могут. Там отвесные стены и бездонные ущелья; там медведи, волки, леопарды, даже львы еще попадаются...

Солнце садилось. Крутые восточные склоны, под которыми стоит Дион, потемнели; часть гор скрылась в клубящихся тучах. Феникс ехал верхом, прочесывая открытую местность над городом. У священного дуба он спешился и воздел руки к освещенной солнцем вершине, к трону Царя Зевса, что купается в чистом эфире. Молился со слезами, обещал жертвы... Ведь когда настанет ночь - скрывать правду будет уже невозможно!...

Громадная тень Олимпа переползла линию берега и погасила вечернее сияние моря. Дубраву заполнили сумерки, а дальше в лесах было уже черно. Но вот на границе сумерек и тьмы что-то, вроде, шевельнулось... Феникс вскочил на коня - а в суставах будто ножи! - и поехал в ту сторону.

Мальчик спускался по склону меж деревьев, ведя свою лошадку под уздцы. Лошадка, измученная до полусмерти, брела рядом с ним, припадая на одну ногу; и так они ковыляли вниз по прогалине, одинаково уставшие. Увидев Феникса, мальчик поднял руку в приветствии, но ничего не сказал.