Божественный лик Византии

«Эту веру, преданную нам от предков, – пишут они, – должны мы защищать со всем подобающим благочестием и сохранять в наши времена достоинство собственного нашего благоговения к блаженнейшему апостолу Петру; ибо, государь священнейший отец и достопочтимый император, блаженнейший епископ города Рима, за которым древность преимущественно пред всеми признала первенство священства, должен иметь место и возможность судить о вере и священниках»[307].

В письме к царице св. Пульхерии, известной своим покровительством гонимым несторианами православным, с аналогичной просьбой обращается Галла Плакида – мать императора Валентиниана III (425—455): «Поэтому твоя благосклонность, которая всегда действовала с нами заодно, пусть и теперь благоволит одинаково с нами мыслить относительно веры кафолической, так, чтобы все, поставленное на оном возмутительном и жалком соборе, было отменено со всей силой, дабы, при невредимом пребывании всех, дело о епископстве отправлено было на суд апостольской кафедры, на которой держит начальство над священством первый из апостолов – блаженный Петр, получивший даже и ключи небесного царства»[308].

Но, пожалуй, наиболее хрестоматийные слова о первенстве апостолика прозвучали даже не со стороны одного из пап, а из уст императора Западной части Римской империи Валентиниана III. 8 июля 445 г. в указе о посвящении в духовный сан некоего Илария Арлеанского он пишет: «Итак, поскольку первенство апостольского престола подтверждено добродетелью св. Петра, который является наследником епископской короны, честью города римлян, а также властью Собора, не допустим же, чтобы ктолибо осмелился совершить чтонибудь противозаконное, умаляющее власть этого престола. Мир среди церквей наступит только тогда, когда мир признает своего властителя (выделено мной. – А.В.)»[309]

.

И нет ничего удивительного в том, что уже на первом заседании Халкидонского Собора (451 г.) Пасхазий – легат Римского папы недвусмысленно заявил: «Блаженнейший и апостольский апостол города Рима, главы всех Церквей (выделено мной. – А.В.), дал нам повеление…»[310] Правда, Отцы Собора внешне «не заметили» этой несуразности, но, как кажется, за греческой «простотой» скрывалось еще нечто; и кто сегодня может уверенно сказать, что принятие на последнем заседании Четвертого Вселенского Собора 28го канона, о котором еще не раз пойдет речь, не обуславливалось этой слишком прямолинейной попыткой легата навязать Востоку мысль о папе как главе Церкви?

Ф. Дворник (1893—1975), известный своими глубокими исследованиями в области церковной истории, высказывал мысль о том, что принятие 28го канона обуславливалось желанием императоров и отцов Собора окончательно завершить расстановку кафедр по иерархии. Они желали раз и навсегда прекратить попытки Александрийского патриарха главенствовать на Востоке, установив особые преимущества Константинополя[311].

Безусловно, такой мотив нельзя сбрасывать со счетов, но все же желание урезонить Александрию едва ли являлось определяющим и в любом случае было не единственным. Конечно, папе были неприятны славословия в адрес Константинопольского епископа и признание Константинополя «новым Римом», но с юридической точки зрения это едва ли имело какието серьезные последствия. Само понятие «преимущество чести», упомянутое в каноне, едва ли имеет четкое и строгое каноническое содержание.

Гораздо хуже то, что 28й канон передал Константинопольскому патриарху право утверждать митрополитов, т.е. фактически передал церковную власть, в Ассийском, Фракийском и Понтийском округах. Никакого отношения к Александрии эти территории не имели, но косвенно как минимум затрагивали интересы Римской кафедры. Ведь вследствие этого Константинопольский архиерей резко расширял число подчиненных ему митрополичьих и епископских кафедр, а второе место в иерархии предопределяло невозможность осуждения его патриарха даже Римским папой, а только собором или императором. А апостолик едва ли предполагал отказаться от практики, по существу, единоличного суда над другими патриархами, как, например, Константинопольским епископом Несторием, осужденным папой еще до открытия Эфесского Собора. А тогда, созвав собор из итальянских епископов, понтифик одобрил вероисповедание св. Кирилла Александрийского, лишил Нестория епископского чина и назначил ему десятидневный срок для отречения от своего мнения и раскаяния[312].

Наконец, сами цари подтверждали свое особое покровительство архипастырю новой столицы, что, без всякого сомнения, допускало появления у тех со временем новых, дополнительных полномочий, даруемых императорской властью. В конце концов опасения пап действительно оправдались, и вскоре Константинопольские патриархи будут ставить и епископов, и даже патриархов, и вообще приобретут статус фактически единоличных вселенских судей.