Божественный лик Византии

Авторитет и сила власти Александрийского патриарха того времени замечательно характеризуются следующим примером. Когда на IV Вселенском Соборе (Халкидон, 451 г.) отцы предложили египетским епископам анафематствовать ересиарха Евтихия, те ответили категоричным отказом. Причина последнего заключалась исключительно в том, что в отсутствие Александрийского патриарха (а Диоскор уже был осужден Собором) египетские епископы не считали для себя возможным высказывать какоелибо мнение по вопросам веры. «Просим сей святый и великий Собор, пожалейте нас и подождите нашего архиепископа, чтобы, по древнему обычаю, мы последовали его мнению», – со слезами просили египетские епископы. В конце концов изумленный Собор пошел им навстречу[391].

По авторитетному мнению Ф. Дворника (1893—1975), сама необходимость принятия на II Вселенском Соборе (Константинополь, 380—381 гг.) известного 3го канона о преимуществах Константинопольского епископа после Римского папы обуславливалась в первую очередь желанием оградить архиерея Царьграда от излишне амбициозных Александрийских патриархов[392].

Более того, Собор больно ударил по самолюбию Александрии, признав 4м каноном ничтожным поставление Константинопольским епископом Максима Киника. А суть интриги заключалась в том, что Максим был доверенным лицом Александрийского архиепископа Петра (373—380), мечтавшего поставить на Константинопольскую кафедру «своего» человека и тем самым полностью контролировать ее.

Однако под давлением императора св. Феодосия I Старшего (379—395) Собор постановил, что «Константинопольский епископ да имеет преимущество чести по Римском епископе, потому что град оный есть новый Рим». И Александрийский епископ Тимофей (380—384), брат и преемник Петра, вынужденный подписать соборные решения, документально уступил право первенства на Востоке, ранее почти безраздельно принадлежавшее ему[393].

Повидимому, как и полагал Ф. Дворник, рождение этого канона действительно не обуславливалось антиримскими настроениями на Востоке, но, конечно же, затрагивало интересы Рима, который до этого всегда поддерживал хорошие отношения с Александрией, да и в целом был покороблен сравнением себя с ранее совершенно незначительным в церковной среде городом. Особенно обидным было титулование Константинополя «новым Римом», что на фоне многовековой истории столицы великой Империи и еще не истребленного провинциализма Царьграда выглядело для латинян какимто неудачным анекдотом. Не случайно поведение западных епископов в этой истории исследователи нередко называют «не совсем безукоризненным»[394].

На Аквилейском соборе в Италии, куда за апелляцией прибыл обиженный Максим, отцы откровенно возмущались тем, что поставление Нектария (381—397) Константинопольским патриархом и Флавиана (381—404) Антиохийским архиереем произошло без консультаций с Римским папой, западными епископами и вообще без созыва Вселенского Собора в Риме, «который считается первым престолом в христианском мире даже на Востоке». Но опять, как и раньше, все решила личная воля императора, не оценившего подобные кардинальные предложения по вмешательству в дела Восточной Церкви[395]

.

Но Александрийский епископ сдал свое главенство только на бумаге. И вскоре столица Египта нанесет Константинополю три тяжелейших удара, имевших серьезные последствия. Вообще, как отмечают исследователи, богословские споры IV и V столетий легче понять, если изучать их в свете противостояния двух могущественных восточных городов – Александрии и Константинополя[396].

На фоне обычных столкновений выделяется попытка доказать главенство своей кафедры, предпринятая Александрийским епископом Феофилом (384—412), который организовал над Константинопольским архиепископом св. Иоанном Златоустом (398—404) безобразный суд («Собор под дубом», 403 г.) и добился у императора его ссылки. То, что главенствующим мотивом являлась именно борьба за первенство Александрийской церкви, попытка обеспечить ее статус как высшей судебной инстанции на Востоке, не вызывает сомнений у исследователей[397]. Но справедливости ради следует отметить, что и св. Иоанн Златоуст неоднократно превышал свои полномочия, принимая к суду дела чужих епархий. Это было вполне в духе второго во Вселенской Церкви престола и столичной кафедры, и Святитель обоснованно наполнял пустую пока еще каноническую норму должным правовым содержанием.