Божьи люди. Мои духовные встречи

Я сейчас же встану и иду, переваливаясь, к матери. Порог высокий, я с трудом перешагну через него и говорю:

— Мама!

— Что, голубчик?

— Мама! Ком масла!

— Спасибо, родной сынок, спасибо! — говорит она и гладит меня по голове.

Раз как-то брат Иван, который постарше меня был на два годочка, зовет меня на улицу — а дело было зимой, и мороз крепкий стоял, — и говорит:

— Ганя, смотри, вот решетка железная, оближи ее — вкусно!

Я сейчас же послушался; а язык-то у меня прилип к решетке, да так крепко, что не оторвать его никак. Очень больно было, я плакал, кричал; наконец, кое-как отделился язык, на железе мясо осталось, а на языке у меня две глубокие ранки образовались и долго болели; метки и до сих пор остались. Мне было тогда лет шесть, а брату — восемь. Слава Богу за все!»

«После смерти матери, — рассказывал батюшка, — я остался четырех лет, и отец отдал меня на воспитание тетке Матрене, моей крестной[74], жившей тоже в Звенигороде, но в посаде — слободке. Домик ее был против Саввинского монастыря, где покоятся мощи преподобного Саввы, ученика преподобного Сергия. Монастырь стоит на горе, рядом с ним — собор, очень это красиво[75].

Помню я, как меня тетка будила раз к Светлой заутрене:

— Вставай, Ганя, вставай! Пойдем в церковь!

Я вскочил: слышу звон чудный, и церковь вся освещенная; а спать хочется, голова клонится к подушке, и я опять засыпаю. А утром плачу:

— Тетя! Отчего ты меня не разбудила?

А она меня разбудила, да я опять заснул, да и проспал».

У тетки Гавриил прожил до 8 лет. Мальчика посылали учиться в школу, он учился охотно и особенно успевал в Законе Божием. Грамоты в доме тетки никто не знал, и когда, бывало, мальчик просил тетку: «Спроси меня урок, знаю ли я?» — она отвечала: «Ничего не знаю в грамоте».

Батюшка вспоминал, как на последнем экзамене Закона Божия он отвечал толкование на слова из Символа веры: «И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца».

После этого экзамена учение мальчика Гавриила окончилось по той причине, что для дальнейшего образования требовалось затратить пять рублей на покупку книг, а это показалось родным слишком большой суммой[76]. Отец посоветовался с теткой, и они решили, что слишком это дорого, да и будет с него: «Мы прожили, и он проживет».

«На этом и окончилось мое образование, — добавляет всегда батюшка. — А мне очень хотелось учиться».

Про жизнь в Звенигороде батюшка вспоминает, что еще маленьким мальчиком его посылали продавать в лукошке капустную рассаду.

«Несу я за плечами на ярмарку у преподобного Саввы; народу много на ярмарке. Я одному предложу, другому — никто не берет. Иногда дадут одну копеечку или две, а я и рад; и иду покупать себе гостинцу...» А иногда мальчик возвращался после неудачного старания целого дня с увядшей рассадой на лотке; а просил он за нее всего пятачок.

В монастырь за хлебом бегали, бегали по монастырю, просили хлеба. Трапезный говорил: «Ударят к “Достойно”, тогда приходите».

В Саввином монастыре жил 50 лет иеромонах отец Даниил, дядя батюшки. Он все звал Гавриила к себе в монастырь, но тот стремился в Гефсиманский скит и просил схимника Саввиного монастыря, отца Иоанна, будущего строителя Зосимовой пустыни: «Научи меня монашеству». Тот отвечал: «Да какое наше монашество? А как постригли меня, да на другой же день дали палку в руки и собирать послали на обители — вот какое нынче монашество».

«Отец мой ушел в скит, когда я еще жил в Звенигороде; мне было 9 лет». Старший брат батюшки содержал питейное заведение и взял мальчика к себе. Он всячески старался приучить брата помогать ему в этом деле. Много дурного приходилось видеть здесь мальчику, да и жилось ему у брата нелегко. Жена его обращалась с ним грубо, ласки он от нее не видал. Жена брата была молода и вела себя плохо. Гавриил рассказывал про нее брату, он ее бил, а она мальчика за это. «Правда, я ябедником был, а ей обидно было. И я часто плакал от побоев где-нибудь в углу; а брат Иван, проходя, утешал меня, говоря своим картавым выговором:

— Терпи, Ганя, терпи! Терпение все преодолевает.

Или:

— Бог терпение любит».

Когда мальчику исполнилось 10 лет, брат взял его на жительство в Москву для обучения живописи. «Помню, — рассказывает батюшка, — как я в первый раз въезжал в Москву. На возу положен был весь скарб домашний, поклажа вся, шкапы со всем добром сестры, а на самом верху поклажи, на шкапу, посадили меня. Сидел я и смотрел сверху на Москву, на улицы, на дома, на прохожих, на освещенные лавки. Очень мне интересно было. Помню, подъезжаю к Дорогомиловской заставе, а меня пугали, говоря:

— Солдат придет, тебя бить по ногам будет.

— Так я лучше слезу.

— Нет, ничего, сиди.

Подъехали к заставе. Возы остановили, и солдаты стали пиками их ворошить и осматривать, нет ли чего запрещенного. Я испугался, сердце замерло, а солдат говорит:

— Видно, в первый раз!