БОЖЬИ ВОЙНЫ

— Врешь, Шиллинг, — сказал бесстрастно Горн. — Но я не о том спрашивал. Сколько всадников осталось в Сенсенберге?

— Максимум десять. Но скоро Грелленорт будет иметь в своем распоряжении столько, сколько ему надо. Если уже не имеет. У него для этого есть способ.

— Какой?

Ренегат открыл рот, хотел что-то сказать, но запнулся. Кинул глазом на Рейневана, быстро отвел взгляд.

— Он притягивает, господин Горн. Притягивает к себе… некоторых. Манит, будто… Ну… как…

— Как пламя бабочек?

— Да, именно так.

Поход, который совинецкий гарнизон совершил куда-то на юг, должно быть, получился удачным и выгодным. Кнехты вернулись веселыми и теперь развеселялись еще больше. Некоторые, судя по несвязной речи и пению, были даже готовы веселиться до потери сознания.

Tři věci na světěhojí vštcky rány:

vínečko, panenkaa sáček nacpaný![880]

— Горн?

— Слушаю тебя, Рейнмар.

— Каким образом ты узнал о дезертирстве Шиллинга? И о том, что Унгерат держит его и хочет обменять на сына?

— У меня есть свои источники.

— Ты очень лаконичен. Больше ни о чем не спрошу.

— И хорошо.

— Вместо вопроса утверждаю: Шиллинг был единственной причиной твоей акции над Ользой.

— Естественно, — равнодушно признался Горн после непродолжительной тишины, прерываемой уханьем сов. — Для меня. Для остальных причиною был Кохловский. Если б не Кохловский, я не получил бы от Корыбута ни людей с Одр, ни денег. Кохловский — это важная фигура в торговле оружием. А смена политического цвета и стороны Яном из Краваж было весьма счастливым стечением обстоятельств, ничем больше. О тебе же, чтобы упредить твой следующий вопрос, я даже и не знал. Но обрадовался, когда увидел.

— Любезно с твоей стороны.

Отголоски с подворья стихали. Немногочисленные чуть потрезвее бургманы еще пели. Но в репертуаре начали преобладать куплеты как-то менее жизнерадостные.

Ze země jsem na zem přišel,na zemi jsem rozum nášel,po ní chodím jako pán,do ní budu zakopán…[881]

— Горн?

— Слушаю тебя, Рейнмар.

— Я не знаю твоих планов относительно этого. Но считаю…

— Скажи мне, что ты считаешь.

— Считаю, что все, что мы знаем о Перферро, мы должны сохранить в тайне. Мы не имеем понятия, кого могли отравить, а даже если бы и знали, не имели бы возможности помочь. Если же разнесутся слухи об отраве, воцарится сумятица, паника, страх, черт его знает, какие это может иметь последствия. Мы должны молчать.

— Ты читаешь мои мысли.

— Об этом Перферро знаем мы оба и Шиллинг. Шиллинг, как я полагаю, не покинет Совинец. Не выйдет отсюда, чтобы рассказывать.

— Правильно полагаешь.

— Несмотря на данное ему обещание?

— Несмотря. В чем, собственно, дело, Рейневан? Не спроста же ты завел этот разговор.

— Ты попросил меня помочь, я помог. Прошла, считай неделя. Ты не допрашиваешь уже Шиллинга о делах, связанных с магией. Мне же каждый день, каждый час, проведенный в Совиньце, напоминает, что где-то там далеко в неволе Ютта ожидает спасения. Поэтому я намерен ехать. В ближайшее время. Успокоив тебя для начала. Все, что я здесь узнал, особенно о Перферро, сохраню в тайне, никому и никогда этого не открою.

Горн молчал долго, производя впечатление человека, заслушавшегося уханьем сов.

— Не откроешь, говоришь. Это хорошо, Рейнмар. Меня это очень радует. Спокойной ночи.

Зима совсем, как казалось, уже уступила место весне. И не было похоже, чтобы она хотела за это место бороться. Был день святых Кирилла и Мефодия, восьмое марта Anno Incarnationis Domini

1429.

Горн ожидал Рейневана в охотничьей комнате Совиньца, украшенной многочисленными охотничьими трофеями.

— Мы выезжаем, — начал без вступлений Рейневан, когда они вошли. — Уже сегодня. Шарлей и Самсон укладывают вьюки.

Горн молчал долго.

— Я намерен, — наконец заговорил он, — атаковать, захватить и сжечь Сенсенберг. Намерен уничтожить до последнего Черных Всадников. Намерен уничтожить Биркарта Грелленорта, предварительно использовав его для дискредитации и уничтожения Конрада из Олесницы, епископа Вроцлава. Говорю тебе об этом, чтобы ты знал о моих намерениях, хотя и так, вероятно, ты о них догадывался по тем вопросам, которые я задавал Шиллингу. И спрашиваю прямо: ты хочешь принять в этом участие? Быть при этом. И внести свой вклад?

— Нет.

— Нет?

— До освобождения Ютты — нет. Ютта для меня важнее. Важнее всего, понимаешь?

— Понимаю. А сейчас кое-что тебе скажу. Послушай. И постарайся понять меня.

— Горн, я…

— Послушай, — начал Горн. — Я не Горн, и не Урбан. Придуманное имя, придуманная фамилия. В действительности меня зовут Рот. Бернгард Рот. Моя мать была Маргарита Рот, бегинка из свидницкого бегинария. Мою мать убил Конрад, нынешний епископ Вроцлава.