БОЖЬИ ВОЙНЫ

Воспитанник западной культуры, ирландец вплетал в свои пророчества многое, что было с этой культурой связано, скрытые аллюзии, закамуфлированные метафоры, использовал латынь или другие иностранные языки. Литвинам это не нравилось. Они предпочитали менее утонченные методы ворожбы. Если священная змея высовывала на зов макушку из норы — судьба содействовала, если же змея имела зов ввиду и макушку высовывать даже не думала — это вещало недоброе. Ягелло и Витольд, чуть более западные от соплеменников, относились к Будрису серьезнее и слушали его пророчества, однако в делах государственной важности и они предпочитали змею.

— А я всегда его ценил и восхищался им, — признался Корыбут. — Хотел, чтобы он мне ворожил, составил гороскоп и предвидел будущее. Я просил его об этом много раз, но проклятый дед отказывал. Этот старый хрен называл меня карьеристом и нес какую-то херню о кузнеце своей судьбы. И лишь только дядя Витольд его переубедил, незадолго перед моим отъездом в Чехию. Звездочет должен был бросить жребий и составить гороскоп для нас всех, для Ягелло, Витольда и для меня. Но вдруг ни с того ни с сего умер. Отбросил копыта. Ты, Белява, некромант и дивинатор. Вызови его с того света. Пусть предсказатель как дух выполнит то, что не успел выполнить при жизни.

Рейневан долго старался отговорить князя от его замысла, но безуспешно. Корыбут не хотел слушать о связанных с некромантией трудностях, о грозящих во время дивинации[911] опасностях, о рисках, которое несло vehemens imagination

, необходимое для удачной конъюрации напряжение воображения. Он оставался глух к примеру царя Саула и Аэндорской волшебницы. Он махал рукой, надувал губы, наконец что-то бросил на стол. Это что-то имело размер, вид и цвет старого засушенного каштана.

— Ты мне тут крутишь, — процедил он. — А я кое-что в чарах тоже смыслю. Духа вызвать совсем нетрудно, когда имеется кусочек покойника. Вот — это кусочек Будриса Важгайтиса. Должны были сжечь его на костре, старого язычника, с полным жертвенно-погребальным церемониалом. Он лежал на помосте в парадном одеянии, убранный в пихтовые ветки, полевые цветы и листья. Я прокрался ночью, стянул с деда лапоть и отрезал большой палец на ноге.

— Поглумился над останками?

Корыбут фыркнул.

— Не над такими вещами глумились в нашей семье.

В полночь поднялся ветер, свистя и завывая в щелях стен. В отдаленном крыле замка, в старой оружейной комнате, сквозняк наклонял пламя свечек из черного воска, закручивал в спирали дым ладана, который тлел на треноге. Пахло воском и каждением из алоэ. Рейневан приступал к работе, вооруженный прутиком из орешника, амулетом Питоном и одолженным у аптекаря потрепанным экземпляром «Энхиридиона». Внутри круга, нарисованного мелом на крышке стола, стояло зеркало и лежал мумифицированный большой палец ноги, который когда-то был собственностью и неотделимой частью умершего Будриса Важгайтиса. Таким образом, контакт с духом покойного делался возможным — благодаря комбинации дивинации, некромантии и катоптромантии.

— Колпризиана, — проговорил Рейневан, производя амулетом знаки над нарисованным мелом кругом. — Оффина, Альта, Нестера, Фуаро, Менуэт.

Спрятавшийся в тень Корыбут беспокойно задвигался. Лежащий внутри круга палец даже не дрогнул.

— Conjuro te, Spiritum humanum. Заклинаю тебя, дух Ангуса Дейрг Фейдлеха, он же Будрис Важгайтис. Приди!

Conjuro et adjuro te, Spiritum, requiro atque obtestor visibiliter praesentem

. Приказываю именем Эзела, Салатьела и Егрогамела. Тэо Мегале патыр, ймас хет хельдиа, хебеат хелеотезиге! Conjuro et adjuro te!

Именем Емегаса, Менгаса, и Хацафагана, именем Хайлоса! Приди, дух! Приди с востока, с юга, с запада либо с севера! Заклинаю тебя и приказываю! Приди! Ego te conjuro!

Поверхность помещенного в меловой круг зеркала помутнела, как будто кто-то невидимый дыхнул на нее. В зеркале что-то появилось, что-то наподобие тумана, мутного испарения. На глазах удивленного до чрезвычайности Рейневана, который в успех предприятия не очень верил, испарение приобрело вид фигуры. Послышалось что-то похожее на вздох. Глубокий, свистящий вздох. Рейневан склонился над «Энхиридионом» и вслух прочитал формулу заклятия, передвигая по рядкам амулетом. Облако в зеркале уплотнилось. И заметно увеличилось в размерах. Рейневан поднял руки.

— Benedictus qui venis[912]

.

— Quare, — дыхнуло облако тихим, с присвистом выдохом, — inquietasti me?[913]

— Erit nobis visio omnium sicut verba libri signati[914]. Великим именем Тетраграматон приказываю тебе, дух, снять печати с книги тайн и сделать понятными для нас ее слова.

— Поцелуй меня, — прошептал дух, — в мою астральную жопу.