Божьи воины

— Bо Франкенштайне ты сидел в тюрьме инквизиции, — проговорил едущий с другого бока Жехорс. — Инквизитор Гейнче мог тебя завербовать. Принудить к сотрудничеству шантажом либо угрозой. Либо просто перекупить.

— Именно, — серьезно подтвердил Дроссельбарт, поправляя капюшон. — В этом дело. И не только в этом.

— В чем еще?

— Неплах, — фыркнул сзади Бисклаврет, — отправил тебя в Силезию в качестве приманки. Он — рыбак, мы — рыбы, а ты — червяк на крючке. Нам не хотелось верить, что ты до такой степени наивен, чтобы не разобраться что к чему. Не увидеть укрытой цели, двойной игры. Мы не знали, какова эта цель и что это за игра. А имели право предполагать самое худшее. Согласись.

— Имели, — неохотно согласился он.

Они ехали. Светила луна. Подковы цокали по замерзшей земле.

— Дроссельбарт?

— Да, Рейнмар?

— Вас было четверо. Теперь трое. А вначале? Вас не было больше?

— Было. Но… смылись.

* * *

Дроссельбарт, Бисклаврет и Жехорс устроились «Под колокольчиком» с беззаботной свободой бывалых светских людей, какую до того Рейневан знал и видел только у Шарлея. У корчмаря вначале была растерянная мина и бегающие глаза, но его успокоил врученный Дроссельбартом солидный и набитый до металлической твердости кошелек. И заверения Рейневана, что все нормально и в порядке.

Реакция и мина корчмаря — это было сущей ерундой по сравнению с реакцией и миной Тибальда Раабе, явившегося в Гдземеж назавтра. Голиард буквально остолбенел. Конечно, он сразу же узнал Бисклаврета и знал, с кем имеет дело. Однако долго не мог остыть и отделаться от недоверия, для этого потребовался долгий мужской разговор, под конец которого Тибальд Раабе вздохнул. И передал привезенное сообщение.

В любой момент, заявил он, в Гдземеж приедет эмиссар, посланник Прокопа и Неплаха.

«Любым моментом» оказалось лишь пятое декабря, пятница после святой Варвары. А долгожданным посланцем Прокопа и Флютека был, к великому изумлению и немалой радости Рейневана, старый знакомый Урбан Горн. Друзья сердечно поздоровались, однако вскоре настала очередь удивляться Горна, увидевшего выстроившихся перед ним в шеренгу Дроссельбарта, Жехорса и Бисклаврета.

— Уж скорее бы я смерти ожидал, — признался он, когда после презентации они остались вдвоем. — Неплах прислал меня, чтобы я помог тебе в поисках Фогельзанга. А ты, гляньте, люди, не только нашел их, но и явно приручил. Поздравляю, дружище, сердечно поздравляю. Прокоп обрадуется. Он рассчитывает на Фогельзанг.

— Кто передаст ему известие? Тибальд?

— Разумеется, Тибальд. Рейневан?

— А?

— Этот Фогельзанг… Их только трое… Немного маловато… Больше не было?

— Было. Но они смылись…

* * *

Пока правда башмаки натянет, ложь полсвета обежит — долгое общение с Фогельзангом с несомненностью доказывало справедливость этой поговорки. Все трое непрерывно врали — всегда, при всех обстоятельствах, днем, ночью, в будни и воскресенья. Это были просто болезненные лгуны, люди, для которых понятие правды не существовало вообще. Несомненно, это был результат долголетней жизни в условиях конспирации — то есть в притворстве, во лжи, среди постоянно создаваемой мнимой видимости.

В результате всего этого нельзя было быть уверенным и в отношении самих людей, их биографий или даже национальностей. Ложь искажала все. Бисклаврет, к примеру, называл себя французом, французским рыцарем, любил представляться галлийским ратником, miles gallicus[196]. Другие два с удовольствием переделывали это на morbus gallicus [197], что не обижало Бисклаврета, видать, привыкшего. Некогда он входил, как сам утверждал, в одну из банд знаменитых Ecorcheurs, лущителей, обдирал, жестоких разбойников, которые жертв не только обирали, но и живьем сдирали с них кожу. Однако этой версии немного противоречил акцент, напоминающий скорее присущий окрестностям Кракова, нежели Парижа. Но и акцент тоже мог быть ложным.

Черепоглавый Дроссельбарт не скрывал, что носит чужое имя.

Verum nomen ignotum est [198], гордо говорил он. Когда его спрашивали о национальности, он определял ее довольно общё как di gente Alemanno[199]. Что могло быть правдой. Если не было ложью.

Жехорс не уточнял ни страны рождения, ни района, вообще об этом не говорил. А когда говорил о чем-либо другом, то его акцент и колоквиализмы создавали такую муть и смесь, что любой запутывался на первых же фразах. Что, несомненно, Жехорсу и требовалось.

Однако всех троих отличали некие характерные признаки. У Рейневана было слишком мало опыта, чтобы их распознать, понять. Все три члена Фогельзанга страдали хроническим конъюнктивитом, часто потирали запястья, а когда ели, то всегда прикрывали предплечьем тарелку или миску. Шарлей, когда позже пригляделся к ним, быстро все поднял. Дроссельбарт, Жехорс и Бисклаврет значительную часть жизни провели в тюрьмах. В ямах. В кандалах.