Свидетели дицебатур, каков Краловыч, капитанеус Орфанорум, мужественным сопротивлением защитников рассержен будучи, велел своим специальным крикунам, стенторами именуемым, под стенами громко кричать и защитникам жуткими муками угрожать, если они города не сдадут. Ужас хотел оным кламором в них возбудить. Видючи, сколько порожнее то старание, повелел взять штуку полотна белого и на оном надпись учинить, гласящую: СДАТЬСЯ ИЛИ СМЕРТЬ, и оный защитникам демонстраре, на том стен отрезке, коего приор Генрикус ет фратрес каноници регулярес защищали, читать умеющие. Однако ж приор Генрикус, Гектор Клодский, будучи мужественного сердца, не испужался. Приказал братьям такоже штуку полотна взять и на нем на презрение оным виклифистам написать: BEATA VIRGO MARIA ASSISTE NOBIS
[229].
— Что? — проворчал Ян Колда. — Что они там накорябали?
Бразда из Клинштейна фыркнул. Йира из Жечицы захохотал.
На полотне, повешенном на стенах орущими и лающими защитниками, была огромными буквами намалевана надпись:
DEINE MUTTER DIE HUR[230]
.Краловец долго разглядывал транспарант, долго и упорно, словно рассчитывал на то, что литеры расположатся как-то иначе. Наконец обернулся, отыскал взглядом Рейневана.
— Говоришь, Каменец? Монастырь цистерцианцев? Богатый монастырь цистерцианцев? Так ты сказал?
— Так.
— Ну, тогда… — Краловец еще раз глянул на Клодзк, немного как бы тоскливо. — Ну, так чего же мы ждем? Пошли.
* * *
Et sic Orphani
, выписывало на пергаменте скрипящее перо, a Cladzco feria II pasce recesserunt [231].Летописец поставил точку, отложил перо, охнул, распрямил уставшие руки.
Летописание обессиливало.
Глава двадцатая,
в которой участники, очевидцы и хроникеры вспоминают некоторые события периода, непосредственно предшествую-щего Пасхе 1428 года. И опять неизвестно, кому верить.
— Зовут меня, Святой Трибунал, брат Зефирин. Из Каменецкого монастыря цистерианского ордена. Милостиво прошу, преподобные отцы, простить мое смущение, но ведь я впервые оказался перед Коллегией… Правда, только для того, чтобы дать testimonium
[232], но все же…Так точно, я уже готов, уже перехожу к делу. То есть к тому, что случилось в монастыре в тот трагический день. В Великий вторник 1428-го лета Господня. И что я собственными глазами видел. И здесь под присягой покажу, да поможет мне… Простите, что? Ближе к делу? Bene, bene
[233]. Уже говорю.Наши монастырские братья частично сбежали уже раньше, в субботу перед тем воскресеньем, когда Господу воспевают Judica me Dues
[234], когда еретики сжигали Отмухов, Пачков и Помянов. Зарева в ту ночь я видел на полнебосклона, а утром солнышко едва сквозь дымы могло пробиться… Тогда, как я уже сказал, в некоторых fraters дух упал, сбежали, токмо то забрав, сколь в две руки уместилось… Аббат поносил их всячески, трусами обзывал, карой Божией грозил, ох, ежели б он знал, что ему достанется, он бы первым же сбег. И я тоже, не солгу пред Святым Трибуналом, сбег бы, токмо не было куда. Сам-то я по урождению ломбардец, из города Тортоны, а в Силезию прибыл из Альтенцелле, сперва в Любёнж, а из Любёнжского монастыря попал в Каменец… Э?.. Держаться темы? Bene, bene, уже держуся. Уж говорю, как оно было.