Божьи воины

Рейневан покачал головой, подбрасывая дров в костер, который вместе с Беренгаром Таулером разжег посреди главного нефа. Самсон вздохнул. Он сидел в сторонке, читая при свече книгу, которую раскопал среди прочих, сваленных в кучу. Когда церковь грабили, на книги никто не польстился. Пользы от них не было никакой. Известное дело.

— В церкви сплошная роскошь. — Дроссельбарт выломал из галереи в пресвитерне очередную доску. — Дерева на костер в достатке. Можно жечь хоть до лета.

— И есть что пожевать, — добавил Бисклаврет, разрывая зубами найденную в ризнице сухую как щепка колбасу. — Получается, верно говорят: qui altari servut, et altari vivit [257].

— И всегда найдется какой-нибудь сосуд для питья, — Жехорс поднял наполненную добытым вином чашу для мессы. — Не то чтобы словно пес из бочки лакать… И почитать можно… Правда, Самсон? Эй, Самсон!

— Что? — поднял голову гигант. — А, да… Вы не поверите, но в этом латинском произведении я нашел фразу по-польски. А написано это в 1231 году, во времена Генрика Бородатого. На титульной странице, извольте, дата: Anno verum Millesimo CCXXXI [258], а внизу написано черным по белому: benefactor noster Henricus Cum BarbaDeigratiaduxSlesie,CracouieetPoloniae…

— И как же звучит эта польская фраза? — заинтересовался Дроссельбарт.

— Pomny myla pani

, — прочитал Самсон Медок, — naszy mylowani, wyerne serdce boley przydaci co letom kwyetu bywaci [259].

— Идиотизм.

— Правда.

— И рифма никудышная.

— Тоже правда.

Со стороны притвора раздались и эхом разошлись шаги, звяканье, гул возбужденных голосов. Мрак осветили факелы и лучины, в их свете удалось различить входящих в церковь. Шарлей выругался. Оказывается, навестил их Пешек Крейчиж, проповедник сирот, один из подчиненных Прокоупека. За Крейчижем шли несколько вооруженных подростков. Шарлей выругался снова.

Как войско Табора, так и армию сирот всегда в походах сопровождали женщины, в основном занимающиеся снабжением и кухней, порой уходом за ранеными и больными. Женщины, как правило, вдовы, брали с собой детей. Из подросших ребят со временем образовывались характерные для гуситских армий подразделения: подростковые отряды. Поглощая в маршах сельских пастухов и городских уличных мальчишек, эти отрядики быстро росли. Быстро также стали армейскими талисманами и любимчиками, цацками, которых баловали и опекали все. Почувствовав свой статус и преимущества, любимые мальчишечки обнаглели жутко. Гуситская пропаганда, делая из них «Божьих детей нового порядка», прививала и подпитывала в мальчишках фанатизм и жестокость, и зерно такое — как у каждого ребенка — падало на невероятно благодатную почву. Веселое стадко именовали пращничками, потому что в основном их вооружали пращами и рогатками, оружием сорванцов и пастухов. Однако Рейневан никогда не видел, чтобы пращнички использовали оружие в бою. Да и вообще воевали. Зато он видел мальчишечек при других обстоятельствах. После битвы под Усти Божьи дети выкалывали поверженным саксонцам глаза, тыкая заостренными прутиками в щели шлемов. Теперь, недавно, в Глухолазах, под Нисой, Барде, во Франкенштайне и в Златорые раненых избивали, пинали, колотили камнями, калечили, поливали кипятком и кипящим молоком.

— Что это? — сурово спросил Крейчиж, указывая на кубок, из которого отхлебывал Жехорс. — Нарушаешь закон, брат? Ищешь наказания? Добыча должна быть положена в общую кадку! Кто задержит хотя бы крошку, тот будет наказан! В соответствии с буквой Священного Писания! Ахан, сын Зары из колена Иудина, взявший из добычи, положенной Богу, плащ и укравший золото, сожжен был огнем и побит камнями в долине Ахор!

— Но это же всего лишь посеребренная латунь… — буркнул Жехорс. — Ну ладно, отдадим, берите.

— А это? — Проповедник вырвал из руки Самсона книгу. — Это что? Не знаешь, брат, что наступает Новая Эра? Что в Новой Эре будут не нужны книги и писания никакие, ибо закон Божий будет выписан в сердцах? А старый мир — да горит он огнем!

Книга с польской фразой 1231 года полетела в костер.

— Да сгинет старый мир! А его лживая мудрость вместе с ним! Прочь! Прочь! Прочь!

При каждом восклицании в пламя летела книга. Полетел в огонь какой-то «Tractatus…», какой-то «Оdex…» и какая-то «Cronica sive gesta…». Самсон стоял, опустив руки, и улыбался. Рейневану очень не нравилась его улыбка. Крейчиж же отряхнул руки от пыли, вырвал у одного из мальчишек окованную и украшенную кнопками векеру, осмотрелся, вошел в боковой неф. Увидел картину «Культ ребенка».