Божьи воины

— Холера… Я должен его увидеть… Помочь…

— Лежи, господин Рейнмар. — Дорота Фабер поправила ему подушку. — В таком состоянии ты никому не поможешь. А себе можешь навредить.

Размещенный при церкви Святого Сверада Отшельника и находящийся тоже под покровительством Сверада госпиталь — один из двух, имевшихся в Олаве, — находился в ведении городского совета, а содержали его премонстраты из Святого Винцента во Вроцлаве. Кроме премонстратов, в госпитале работали в основном добровольцы — и доброволки, такие как Дорота Фабер и Эленча фон Штетенкрон. Пациентами же сейчас были исключительно табориты и сироты, гуситы, в основном тяжелораненые или очень тяжело больные. А также калеки. Все в состоянии, которое вынудило Прокопа оставить их как непригодных к транспортировке. В силу перемирия и договора, к которому принудили олавского князя Людвика, их пустили в госпиталь Святого Сверада. Здесь их лечили, а выздоровевшим гарантировали возвращение в Чехию. Однако некоторые из лечившихся чехов не очень доверяли слову князя Людвика, а в отношении перемирия и гарантий проявляли далекоидущий пессимизм. Чем Прокоп дальше, утверждали они, тем менее действенно перемирие. Когда Божьи воины стояли у самых ворот, а перед ним была перспектива пожара и уничтожения, князь Людвик уступал и обещал — что угодно, лишь бы сохранить княжество. Сейчас, когда Божьи воины ушли за леса и горы, угроза исчезла, а клятвы превратились в обещания. Обещания же — дело известное — не более чем красивые слова.

Назавтра, очнувшись, Рейневан кинул взгляд на нары слева.

На них лежал Самсон Медок с перевязанной головой. И без сознания.

Рейневан хотел встать, взглянуть, что с ним. Не смог. Он был еще слишком слаб. Распухшее левое плечо пульсировало болью. Пальцы левой руки деревенели, он их почти не чувствовал. Запах гангрены усиливался.

— Среди моих вещей… — простонал он, впустую пытаясь приподняться, — была шкатулка… Медная шкатулка…

Эленча вздохнула. Дорота Фабер покрутила головой.

— Когда тебя сюда привезли, у тебя вещей не было. Не было даже ботинок. К тебе отнеслись милосердно, но на твое имущество милосердие не распространили. Обобрали до нитки.

Рейневан почувствовал, как его охватывает волна жара. Однако, прежде чем успел выругаться и скрежетнуть зубами, память вернулась. А с ней и облегчение. Бесценная шкатулка осталась у Шарлея. Страдавшего поносом Рейневан лечил магически, пользуясь амулетами чародея Телесмы. Отправляясь с Пухалой на вылазку, он оставил шкатулку у больного.

Облегчение было очень кратким. Амулеты, хоть они наверняка и сохранились, шли вместе с Шарлеем и всем Табором в Чехию, то есть были временно недоступны. А ситуация требовала доступа. Гноящаяся рана требовала магии. Оставить ее на волю традиционных методов значило потерять руку до самого плечевого сустава. В лучшем случае. В самом скверном — потерять жизнь.

— В Олаве… — простонал он, хватая распутницу за руку, — в Олаве есть аптека… У аптекаря наверняка есть тайная алхимическая лаборатория… Только для посвященных… Для людей из магического братства… Мне нужны магические лекарства. Для Самсона… Для него мне нужно лекарство с названием dodecatheon[277]. Для меня, для моей руки, нужна unguentum achilleum[278]…

— Аптекарь… — Дорота отвернула голову, — аптекарь не продаст нам ничего. Даже на порог не пустит. Вся Олава знает, кого мы здесь лечим. Госпиталь находится под княжеской стражей и охраной. Но жители вас ненавидят. И не помогут. Ходить бессмысленно. И на улице страшно.

— Я пойду, — сказала Эленча Штетенкрон. — Пойду в аптеку, попрошу…

— Скажешь пароль: Visita Inferiora Terrae. Аптекарь поймет. Visita Inferiora Terrae. Запомнишь?

— Запомню.

Рейневан с огромным трудом сумел сосредоточить на ней расплывающееся от температуры зрение. Ему снова показалось, что ее окружает свечение. Нимб. Ореол.

— Медикаменты… — Он чувствовал, что теряет сознание. — Названия… Dodecatheon… inguentum achilleum

. Не забудешь?

— Не забуду. — Она отвернулась. — Не могу. Бог, кажется, наказал меня невозможностью забывать.

Он был слишком болен, чтобы заметить, как горько это прозвучало.

— Дорота?

— Да, Рейнмар?

— Когда мы встретились три года назад, здесь, как раз под Олавой, на Отшелинском тракте, ты собиралась отправиться в мир, сказала, хоть и до самого Вроцлава. За хлебом насущным… Что-то ты недалеко зашла…

— Я была во Вроцлаве. — Распутница отставила тарелку, из которой его кормила. — Побыла и вернулась. Хлеб, оказывается, везде одинаков. И везде одинаково трудно на него зарабатывать. Тогда я вернулась на старое место, в Бжег, в замтуз «Под Короной». Пусть уж меня, подумала я, когда умру, на том же самом могильнике, что и мою матушку, похоронят. А потом, как началась война, монахам в госпиталях потребовалась помощь, раненых и больных было не счесть. Надо было помогать… Вот я и помогала. Сначала в Бжеге, у Святого Духа. Потом сюда попала, в Олаву.