Брачные узы

Со дня знакомства с Теей он впервые вступил в физическую связь с другой женщиной. И на этот раз не нес за это ответственности: все произошло само по себе, словно по велению какой-то жестокой внешней силы, властно принудившей его к этому. Гордвайль не считал себя виноватым, но пребывал в каком-то странном, незнакомом состоянии, словно освободился на миг от нескольких досаждавших ему вещей, как человек, который долго задыхался в затхлом воздухе тесной комнаты, а потом распахнул на минуту окно и стал жадно глотать свежий воздух. Разные обиды, камнем лежавшие у него на сердце, теперь были словно отплачены. Казалось, что и власть Теи над ним пошатнулась в какой-то степени. Выходило, что не таким уж полностью потерянным человеком он был и не стоило совсем ставить на нем крест. В некотором смысле происшествие вернуло ему малую толику душевного равновесия и ненадолго сняло напряжение, в котором он постоянно пребывал. Гордвайль ощутил все это как-то притупленно. Его вдруг наполнила веселая уверенность в себе, какой он не чувствовал уже давно. Он ощутил, как возвращается к нему его личное достоинство, истинное и сущностное, достоинство мужчины, и в этот момент он был убежден, что с этих пор все будет так, как должно быть. Ему представилось, что там, дома, уже сидит Tea и с нетерпением ждет его. Откроет книгу и, передумав, выпустит ее из рук: слишком уж велико нетерпение, чтобы можно было читать. Вот она опрокидывается навзничь на диван и зажигает сигарету. Затягивается несколько раз и отбрасывает ее и снова вскакивает с места. Выходит и спрашивает у старухи-квартирохозяйки о нем, Гордвайле, когда он ушел, в котором часу точно, и не сказал ли, когда вернется. Гордвайль будто воочию видит и слышит все это. Вот старуха говорит своим шепотком: «Э-э, достойный человек, господин Гордвайль, очень достойный человек, ай-ай-ай! И притом тихий и любезный, пс-с-с!» Вот Tea возвращается в комнату, подходит к окну и смотрит вниз, отходит и начинает ходить по комнате, и снова берет книгу со стола, открывает ее, и вот, стоило лишь какому-то необычному повороту в повествовании на миг захватить ее внимание, как дверь открывается и входит он, Гордвайль. Вся сияя от любви, Tea подбегает к нему и бросается ему на шею: «Кролик, малютка мой, единственный мой, где ты был так долго? Я тебя будто целую вечность не видела. Уж подумала, не случилось ли что с тобой, не дай Бог. Мне вдруг стало так одиноко, что казалось, сейчас я умру. Вокруг пустота, будто никого у меня не осталось, ни единого человека в целом мире. Нет, нет, мой милый, не надо оставлять меня так, одну-одинешеньку. Я не переношу одиночества, без тебя я словно опустошенная. Никогда больше не покидай меня. Я всегда буду с тобой, где бы ты ни был». И Гордвайль отвечает совершенно серьезно (губы его действительно двигались в этот миг): «Конечно, конечно, моя дорогая, как ты могла подумать, что мне хорошо одному?.. Разве ты не знаешь, как я люблю тебя? Что я готов жизнь за тебя отдать?» — «А Густл?» — «A-а, пустое! Все это от переживаний и тоски. Потому что я думал, что ты меня совсем не любишь, что я ничего не стою в твоих глазах, и поэтому мне было очень-очень плохо… Но больше этого не будет! Густл не занимает никакого места в моей жизни. Неужели ты хоть на миг могла поверить, что Густл может что-то значить для меня? Но теперь, когда я вижу, что ты меня любишь, все забыто, будто и не было ничего, и не стоит обращать на это внимания…»

Еле заметная улыбка застыла на его осунувшемся лице. Так ребенок заходится в плаче, пока ему наконец не дадут игрушку, которую он так хотел, и вот он уже успокоился, и играет в свое удовольствие, и радостно смеется. Опустив взгляд к столу, он нервно вертел в руках погасшую тем временем трубку. В этот момент с грохотом вошел Френцль.

— Что, господин доктор, я не слишком долго пропадал?

Он покрутил ус и хитровато прищурил глаз.

Гордвайль недоуменно посмотрел на него снизу вверх и глупо улыбнулся. В первый момент он не понял, ни кто стоит перед ним, ни о чем речь. Взгляд его застрял на пуговице на куртке Френцля, висевшей на одной нитке и грозившей того и гляди оторваться и покатиться по полу, Гордвайль со странным нетерпением ждал, когда пуговица наконец упадет и перестанет держать его в напряжении. Что это он представляется простецом, как будто не понимает, чем они здесь занимались?.. Пуговица, однако, располагала временем и, как назло, совершенно не собиралась выполнять желания Гордвайля. Когда угодно, но только не теперь!

А Френцль продолжил:

— Я имею в виду, что Густл не слишком вам досаждала, а то знаете, как это водится у женщин…

— Не-ет, совсем нет… — сказал Гордвайль рассеянно, словно самому себе. И, устремив прямой, как гвоздь, палец на болтающуюся пуговицу, сказал решительно, как врач, обращающийся к непослушному больному:

— Нужно немедленно закрепить ее, а то она того гляди оторвется!..

Френцль ухватился за пуговицу тремя пальцами, одним движением оторвал ее и положил на стол.