Брачные узы

Было уже около шести, когда он добрался до дома. Теи не было. У фрау Фишер он узнал, что та не появлялась целый день. Стоило ему войти в комнату, как воспоминание о давешней пощечине сразу ожило; казалось, что резкий ее звук еще не затих в пространстве комнаты, что он все еще отражается эхом от стен и только и ждет его. Совершенно разбитый, Гордвайль рухнул на стул возле стола, тот самый стул, на котором сидела Tea перед происшествием. Бесконечное отчаяние внезапно обрушилось на него, отчаяние беспросветное и безысходное. Все показалось ему ненужным и лишенным смысла: он сам со всеми своими делами и поступками, все вещи и люди, которые его окружали. Казалось также, что так будет всегда, до скончания веков, что до последнего поколения людей все будет оставаться бессмысленным, ничтожным и излишним. По привычке рука его потянулась к карману в попытке нащупать табак, как будто в этом было какое-то спасение. Он не представлял себе, с чего начать. Сидел и часто затягивался трубкой, над головой его повисло целое облако дыма, темно-серое и грязное, постепенно расползавшееся по всей комнате и вываливавшееся на улицу через растворенное окно. Вечерние сумерки затопили комнату, и мертвая тишина, ноющая и болезненная, воцарилась в ней. День был выходной, и обычный по будням скрип и стон тяжело груженных вагонов не раздавался внизу. Не доносилось ни звука, кроме отдаленного, глухого шума большого города, шума, который, казалось, воспринимался даже не органами чувств, а пробивался в сознание абстрактным представлением о шуме, бывшем словно порождением самой души, бестелесной и зыбкой. Гордвайль сидел без движения и курил. Однако в жилах его текла горячая кровь, и скрытая жажда жизни еще сохранилась у него, а посему острое отчаяние его пошло на убыль и понемногу сменилось легкой печалью, даже приятной в известном отношении. Да, даже легкий проблеск надежды прокрался в его душу, бледная тень какого-то упования, влившая в него, однако, новые силы. Кое-что еще может измениться, да-да! Счастье еще ожидает его, не здесь, так там. Может быть, даже ребенок, например!.. Ребенок этот, правда, еще не появился на свет, и трудно сказать, когда появится. Но когда он родится, и даже если это произойдет только через год — почему бы и нет? Tea совершенно здорова, да и он тоже! — тогда наверняка все изменится к лучшему, это ясно! Кроме важности такого события самого по себе — при мысли об этом сердце Гордвайля забилось так сильно, что чуть не разорвалось, — ребенок ведь по самой природе своей еще и сближает родителей. Tea станет больше оставаться дома и будет любить его, их сына. Быть может, они даже сумеют переехать из этой комнаты в квартиру, чтоб в ней было две комнаты и кухня по меньшей мере… Ибо без этого будет не обойтись! С ребенком невозможно оставаться в одной комнате… И ему, Гордвайлю, тоже ведь нужно работать, и на этот раз следует подойти к делу всерьез, а для этого ему будет необходим собственный угол. Да, он станет много работать, весь отдастся работе, жене и сыну (что родится именно сын, нет никакого сомнения!). И ежели станет работать как следует, то и семью сможет содержать в достатке, и не будет в рабстве у доктора Крейндела, ни у кого другого. Тогда и Tea, она ведь тоже, в конце концов, так устает, — Tea сможет оставить работу у своего адвоката и полностью освободиться для ребенка…