BrainStorm: Ты не один. От песочницы до стадиона

Похорон у меня случалось много в жизни, и у меня нет никаких эмоций от них. Я склоняюсь к тому, что тело – это просто оболочка, одежда, самой сущности там нет. Я уже своим всем сказал, чтобы меня кремировали, мне не важны ритуалы, я не хочу занимать землю. Пусть я останусь в воспоминаниях, а остальное неважно. Я на кладбища не ездок. Этот мир для живых – у мёртвых свой мир. Чем меньше мы пересекаемся, тем лучше. Если человек уходит трагически и внезапно, его сущность может долго мотаться между мирами, потому что его время ещё не пришло. Но это всё гипотезы – а так мне очень интересно будет увидеть, что же произойдёт на самом деле, когда я свои копыта отброшу. Вот у Мэджика есть версия, что, когда ты умираешь, твоя лампочка выкручивается и всё. Но я не согласен. Я верю в закон сохранения энергии, поэтому после смерти мы переходим в другое состояние, как вода, но не исчезает совсем.

Антон Корбайн поймал меня за сценой концерта в Межапарке. Это было большое событие для BrainStorm. Мы первая группа в Латвии, которая собрала стадион… волнение в тот день зашкаливало

Продюсер наших синглов Алекс Сильва держит в руках платиновый диск альбома, где есть песня «Выходные» и ещё несколько хитов. Мы встретились в Берлине и специально привезли ему эту награду

О! Шотландская шляпа! Я в то время в ней ходил постоянно и даже на сцене за барабанами сидел. У меня ещё был пиджак шотландский – в такой форме я достаточно долго выступал

Очень грустная и одновременно легендарная фотография. Кадр поймал Антон Корбайн, который вместе с нами был на выступлении группы Мумий Тролль в Юрмале. Это последняя фотография, где с нами Муминьш… после этого концерта он попал в автокатастрофу

Марис Михельсонс:

Я помню, как мы с BrainStorm ехали однажды на автобусе из Риги в Таллин – раннее утро, темно, зима. Трасса шла на искусственном возвышении через поле – огромное пустое пространство, холод и сильный ветер. На длинном повороте водитель пошёл на обгон, выскочил на встречку, и тут я понимаю, что он потерял управление. Автобус стало мотать и закручивать. Это асфальтовая дорога, гололёд, а с обеих сторон глубокие канавы: если машина туда опрокинется – покатится колбаской, всем конец. Но в тот момент ты уже ничего не можешь сделать. Я подумал – ну, всё. В голове промелькнул сразу самый страшный сценарий. Помню, это было леденящее странное чувство – ты просто сидишь и ждёшь, что будет с тобой, ты понимаешь, что сейчас твоя жизнь может закончиться, но ты совершенно бессилен что-либо изменить. Встречная машина, дерево, овраг, пожар – произойти может всё, что угодно, ты не в состоянии вмешаться. Время тянулось неестественно медленно, но на самом деле прошло всего несколько секунд. Как сказал Мэджик: «Я просто чихнул – а когда открыл глаза, уже стоял ногами на боковом стекле». Автобус упал на левый бок, проскользил ещё пару метров и затормозил о снег. Мы все повалились в кучу, больше всех досталось Муминьшу – он сидел у окна. Я приземлился на него, кто-то, кажется, на меня… Рога единственный был пристегнут, и повис, невредимый, на ремнях, как парашютист. Нам очень повезло тогда, ещё пара метров – и автобус упал бы в котлован с бетонными кольцами. Мы вылезли через заднюю дверь, как-то добрались с пересадками до пункта назначения – крошечного финского островка с маяком, где мы и сняли клип «Waterfall». А могли бы и не снять, получается. Это всегда рулетка.

Надо понимать, что как бы ты ни распланировал свою жизнь, у неё всё равно могут возникнуть свои планы. Невозможно всё предугадать, всегда будет нечто, что нам неподвластно.

С возрастом ты понимаешь, что злиться на это бессмысленно. Непросто переступить своё внутреннее эго, но надо. Отчетливо помню, как впервые я это осознал – Ренарс тогда попал в больницу с пневмонией, и нам пришлось первый раз отменить концерт BrainStorm.

Я помню момент, когда Мэджик мне позвонил и сказал, что Муминьш погиб. Из меня прямо вырвалось: «Мэджик, не пи*ди!» Я вообще редко ругаюсь, и понимал, что такими вещами не шутят, но это была защитная реакция. В тот миг я осознал – всё, друг пропал. Первая мысль была о том, как же ему было больно и страшно, как это всё нелепо, несправедливо, рано. Потом я подумал про его родителей – какой это ужас, терять своего ребёнка…

Помню, как лет в 16 мы все зависали на квартире Муминьша: он первым из нас стал жить отдельно, а его мама работала в кулинарии и каждое утро приносила нам всем какую-то еду: «Гундаринш, ребятки, вот, покушайте!» И тут я задумался о нашей группе, об этом живом организме, сможет ли он выжить после такого ранения.

Муминьш и я учились на одном курсе в Сельскохозяйственном университете, и поскольку он ещё раз в пять стеснительней меня, я помню, как на экзамене он не мог сказать ни слова – пил воду, наливал, проливал, потел, краснел, мычал – хотя очень хорошо был готов и всё знал! Просто такой человек, сложно ему было общаться.