Брат и сестра

— Мама, прошу вас, никогда больше об этом не говорите! Вы должны понять, школа — это вся моя жизнь, больше ничего у меня нет. Тут все мои товарищи, все мои друзья. Здесь и мое кино, и мой праздник — все здесь. Если костюм нельзя носить в школу, тогда он мне совсем не нужен — отнесите на барахолку.

Больше о костюме разговор ни разу не поднимался.

Школу Петя любил совершенно особой любовью. Постороннему человеку трудно даже было понять его отношение к ней. Школа для Пети не измерялась и не определялась часами пребывания на уроках или на занятиях в кружках — он знал ее всю, что называется, назубок: от подвала, где находилась котельная и куда они вместе с отцом таскали уголь, и до огромного чердака над четвертым этажом, служившего студией, столярной и электромеханической мастерской, где Петя вместе с товарищами помогал учителю черчения оформлять всевозможные празднества и юбилеи и школьные самодеятельные постановки.

Первые, годы своей жизни Петя провел в деревне. Но и с переездом в город перемена в его жизни, как она ни была крута, не оборвала его прежних привычек, связанных с колхозным раздольем: он и здесь, на окраине Москвы, помогал отцу ухаживать за лошадью. Это не только не роняло его в глазах городских ребят, а, наоборот, как он скоро заметил, служило предметом их зависти. Он поил слепого коня, задавал ему корм, а во время вспашки школьного огорода весной или уборки картофеля осенью водил в поводу, чтобы конь не сбивал борозду.

Что касается приволья, то вокруг школы его тоже было немало. По ту сторону трамвайной линии, до самой железной дороги, тянулись огороды и пустыри. А прямо против школьных ворот начинался участок санатория имени Воровского, на котором под старыми березами и многолетними соснами рос густой подлесок — кустарник; здесь в зарослях попадалась даже малина. В заборе было много проломов, и ребята с давних пор считали своим неоспоримым правом пользоваться здесь в жаркие дни благословенной тенью и душистой травой. Огромный парк Тимирязевской академии ребята тоже никогда для себя не считали запретным.

Город с таким привольем Петя принял в свой душевный мир без отказа и быстро в нем освоился. Такой город ничего у Пети не отнял, но прибавил бесконечно много.

Петя учился старательно, но часто все-таки бывал не в ладах с наукой. Особенно трудно давались ему русский письменный и литература. Это очень огорчало Марфу Филипповну. Однако она считала, что так оно и должно быть: ведь у других ребят родители грамотные, а чем она со своим стариком может помочь Пете?

Вот почему Марфа Филипповна больше, чем кого бы то ни было из одноклассников Пети, любила Зою Космодемьянскую: та помогала отстающим.

Забежав к Марфе Филипповне помыть руки, Зоя и сейчас не забыла, что в девять часов ей предстоит заниматься диктантом с Хромовым и Петей.

…Она пила, пила воду большими, громкими глотками и никак не могла утолить свою жажду. Сегодня так хотелось пить, что Зоя сразу же ухватилась за стакан, даже не вымыв рук, как делала она это обычно, забегая сюда после игры. Ей хотелось бы взять большой ковш, наполнить его прямо из-под крана и окунуть в холодную воду сразу все лицо. Дома Зоя так бы и сделала, а здесь постеснялась. Вода с подбородка текла на шею, а Зое от этого было только приятно…

— Да ты присядь, Зоя, садись, — уговаривала ее Марфа Филипповна, глядя, как сжимается, проталкивая каждый глоток, ее тонкое горлышко. — Сядь, что ж ты стоишь! Нехорошо пить не остывши.

Боясь прикоснуться к лицу грязными руками, Зоя, изгибаясь, вытерла о плечо мокрый подбородок и сказала:

— Некогда, Марфа Филипповна, надо бежать домой. Передайте Пете: вечером обязательно приду диктовать.

— Куда ты спешишь, будто за тобою кто гонится? Правду сказать, в твоих годах я тоже была торопыга. Бывало, свекровь все говорила: «Не спеши жить, Марфа, придет смерть — скажешь: рано!» Посиди, Зоя, расскажи что-нибудь. Здорова ли мама?

— Мама здорова! — сказала Зоя. Пока говорила Марфа Филипповна, она уже успела умыться над раковиной и теперь вытиралась кончиком полотенца, стараясь как можно меньше измять его. Теперь, когда она освежилась холодной водой и немного пришла в себя, Зое захотелось рассказать о своей матери, о том, как трудно ей работать. Рассказать о матери именно Марфе Филипповне было бы легче, чем кому-либо другому. Но Зоя совершенно не переносила мысли: а вдруг ее могут заподозрить в том, что ей хочется распустить нюни, пожаловаться, будто бы она ищет у кого-то утешения и сочувствия. Нет, она даже с Марфой Филипповной не стала говорить о своих домашних делах. Она только сказала: — Заигралась в волейбол. Мама придет с работы, а у меня обед не готов.

— Ну, тогда беги, беги! — теперь уже стала подгонять ее и Марфа Филипповна. — Маму жалеть надо — беги!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Но Зое не суждено было сегодня вернуться домой вовремя.