Брат, найди брата

Дядя Ваня давно уже был глуховат, а в последнее время стал слышать совсем плохо, поэтому Никита прокричал:

— Не знаю!

— Как это? — удивился крестный. — Сам пастух и не знаешь?

Отец сперва замешкался в комнате, но теперь тоже стоял на крыльце:

— Проходи, Игнатьевич, проходи!

На веранде дядя Ваня поставил у порога черную дерматиновую сумку, осторожно положил на полку над вешалкой серую новенькую шляпу и стал стаскивать такой же новенький, с шелковой подкладкою, серый плащ. Никита бросился помогать крестному, но как ты ему поможешь, если ростом он ничуть не ниже Никиткиного отца, а кажется даже выше, потому что он — худерьба или, как он сам говорит про себя, «одни мослы». Под плащом у дяди Вани был лучший его темно-синий костюм, белая рубаха с галстуком в горошек, для полного парада только орденов не хватало — там, где обычно они висели, виднелись дырочки.

Голос у отца стал насмешливый:

— Ты чего это причеченился? Или ходил в станице куда?

— А куда? — громко переспросил дядя Ваня. — До крестника собрался… Так-то оно мне многие: кум!.. Кум! А настоящий крестник один — Никита наш!

Эту историю Никита знал очень хорошо: как лет двенадцать или тринадцать назад дядя Ваня Корягин сильно заболел, куда только к докторам не ездил, но они ему так и не помогли, помогла в конце концов бабушка Таня — вылечила его своими травами. Он, когда стал на ноги, пришел к ней: чем тебя, Татьяна Алексеевна, отблагодарить? А в это время как раз родился Никита, и бабушка попросила дядю Ваню пойти крестным отцом к ее внучку. Дядя Ваня, который ни до этого, ни после в церковь ни ногой, в тот раз отстоял всю службу, или как она там, а после они пришли с бабушкой домой и только тут папе с мамой рассказали, что Никита у них теперь — крещеный. И папа с мамой не стали ворчать, потому что любили и бабушку, и дядю Ваню Корягина.

Была у Никиты еще и крестная, но она про него давно забыла, а вот дядя Ваня помнит всегда и каждый раз в день рождения обязательно придет Никиту поздравить.

— Это, Вера, тебе, — говорил он теперь, отдавая маме повязанную сверху марлечкой литровую банку с коровьим маслом. — Даша моя передала, чтобы попробовали нашего, хуторского.

Потом достал из сумки четвертинку:

— Это, Михаил, нам, если Вера твоя не против… А это — крестнику, а ну-ка, бери сам, разворачивай!

И протянул Никите перетянутый шпагатом тугой сверток.

Все замерли, конечно, вокруг Никиты. Дядя Ваня и тот вытянул шею, будто и сам не знал, что там, под плотной, похрустывающей бумагой.

А там была красная нейлоновая куртка с капюшоном на шнурках и со множеством карманов, даже на рукаве был карман!

— Дядя Ва-аня! — только и сказал Никита, приподнимая перед собой за плечи красную куртку.

— К зеркалу давай, что же ты?

Пока они все вошли в комнату, Никита на ходу надел куртку, а там мама открыла дверцу шкафа, и на него глянул готовый улыбнуться худенький большеглазый мальчишка с темным ежиком и ушами торчком… А что за куртка была на нем! Как будто он знаменитый гонщик или какой-нибудь чемпион.

Никита слегка повернул голову, чтобы стало видно темно-коричневое, с пятак величиною, родимое пятно на левой щеке под ухом. С ним чемпиону больше идет, с этим пятном, или все-таки без него?

— А мне давно уже завмаг с хутора: зайди да зайди! — громко говорил дядя Ваня. — Мы теперь во Францию маточкино молочко посылаем, в Париж, говорит. А те им оттуда прямым ходом одежду да все такое…

— Иван Игнатьевич! — с укором сказала мама. — Да разве можно такие дорогие подарки?

— Балуешь, Игнатьевич, и правда, — поддержал отец.

— Никитку-то? — переспросил дядя Ваня. — Крестника? Ничего я его не балую. Заработал! Это если рассказать, как он летом здорово мне помог! Сколько мы сена с тобою, Никита, накосили да на кошару перевезли? Ну-ка, вспомни.

Летом крестный и в самом деле придумал: все пасут овечек верхом на лошади, а он со своим напарником да с Никитой за отарой на бричке ездил. Одной пастьбы ему мало, еще работу себе нашел. Только где увидит траву посочней да погуще — тпр-ру! — стали. И замелькала коса. Подъехали к подсохшему сенцу, которое они скосили дня три-четыре назад, дядя Ваня — за свои вилы и — на бричку. Никита, конечно, давай помогать: выхватит у крестного вилы и за целый день так ими намашется, что они ему потом полночи снятся. Вилы у дяди Вани знатные, они похожи на него самого — держак сухой, тонкий, прогонистый и блестит точно так же, как заскорузлые ладони у крестного. Однажды в чабарне, когда шел дождь и делать было нечего, Никита в шутку нарисовал дядю Ваню: вилы рожками вверх — это голова да туловище, от туловища двое вил растопыркой по бокам — это руки с длинными гребками, а двое вил рожками вниз — это ноги. Хотел было показать дяде Ване, а потом раздумал: еще обидится крестный!

— Так ты теперь что, Игнатьевич, и за косаря у них? — с усмешкой спросил отец, когда дядя Ваня кончил рассказывать, как они с Никитой запасали на зиму сено.

Крестный махнул длинной рукой:

— А что делать? Ка́к ягнакам весной каротин нужен, ты сам знаешь… А где оно, сено, если без ума хозяйновать?