Братья Ждер

— Твой приезд, государь, исцелит меня, — шепнула Наста и на мгновенье закрыла глаза. Затем открыла их и устремила взор на Ждера, подвижно стоявшего по правую руку своего повелителя, потом снова посмотрела княжичу в лицо и замигала под его испытующим взглядом.

— Мы и сами не знаем, что с ней, — сказала княгиня Тудосия. — Иногда у нее жар; ночами не спит, жалуется: «Голова болит». Сперва я решила, что сглазили ее. Спрыснула ее водицей с уголька, пошептала над ней наговорные слова. Не помогло. Тогда я позвала знахарку, мастерицу снимать чары. Что могу сказать тебе, государь? В молодости мне тоже порой недужилось. С помощью божьей матери исцелится. Да я вижу — она уже просветлела.

Но в глазах Насты, казалось, пробегали тени облаков.

— Тебе и впрямь полегчало? — осведомился Алексэндрел.

— Да, мне уже гораздо лучше, — шепнула Наста.

От ледяного прикосновения ее руки у княжича душа цепенела.

— Как только нагадала на бобах про гостей, государь, — продолжала боярыня Тудосия, — я тут же велела Насте хорошенько принарядиться к встрече высокого гостя. Обед пошел. Погода к дождю, ты, может, государь, заночуешь у нас?

Княжич покачал головой.

— Времени нет. Только перекусить смогу. Вечером мне надлежит быть в Сучавской крепости.

— Боже ты мой! — жалобно протянула боярыня, поднимая очи к небу. — Трудна стезя господарей: едят наспех, скачут в непогоду. А ты бы вспомнил, батюшка, наше молдавское присловие: в доме у друга и задержаться не худо.

Ничего не ответив, скованный тяжелым чувством, княжич перешагнул порог. Он был взбешен нелепыми случайностями, встававшими на его пути. Отпустив руку Насты, он попросил накрыть на стол.

Ждер отстал от него и условился шепотом с медельничером, чтобы по первому знаку княжича двинуться в путь. Видимо, княжич недоволен и хмурится, как и сама погода. Думитру Кривэц направился к служителям, а Ионуц постоял на месте, оглядываясь и вздыхая. Наклонившись, сорвал с грядки гвоздику и, держа в руке багряный цветок — знак своей любви, — пошел в сени.

Наста тут же схватила его за руку и, отобрав у него гвоздику, воткнула ее в волосы.

— Государь зовет тебя, — проговорила она громко, чтобы все услышали.

Затем, поднявшись на цыпочках, потянулась к его уху. Краем глаза она украдкой следила за княжичем и боярыней Тудосией, которые в это время входили в столовую горницу. Ждер удивился ее смелости.

— Ионуц, — шепнула она. — Не более чем через неделю мне надо увидеть тебя. Тайное дело открыть должна. Теперь ни времени, ни возможности нет. Не противься, приезжай непременно. Не отвечай ничего.

— Я не отвечаю. Скажи только, что с тобой? Занемогла?

— Занемогла, Ионуц. И выздороветь могу, только если поступишь, как я сказала.

— Хорошо, я приеду.

Она радостно встрепенулась.

— И скажи мне, любишь ли меня.

Отвечать он уже не мог: они были у самого порога. Но Наста прочла ответ в его глазах и тут же подошла к княжичу просить, чтобы он соизволил откушать приготовленный для него обед.

За обедом, несмотря на все старания боярыни Тудосии оживить беседу, чело княжича так и не прояснилось, как не прояснились и небеса в этот день. Ждер думал, что следовало бы пожалеть княжича, однако он лишь в малой степени испытывал это чувство. Узнать бы что-нибудь от Насты. Изредка она поглядывала на него, и в ее глазах была — или ему это казалось — все та же настойчивая просьба. О какой тайне могла идти речь? Неужели страсть ее достигла такой силы? Неужели ей хочется, чтобы он увез ее далеко — туда, где они смогут быть совсем одни? Иногда он ловил в ее глазах немой вопрос: «Любишь?» — «Да», — отвечал он, опуская глаза, и грудь его наполнялась сладкой истомой.

Перед отъездом Алексэндрел постарался улучить минуту и побыть наедине с Настой. Съежившись, она послушно покорилась его ласкам и поцелуям. А потом он вышел и в окружении своих служителей вскочил в седло, скупо улыбнувшись своей любимой. На душе у него было тоскливо, словно и в нее проникла пепельно-серая мгла, окутавшая небо. Наста недвижно стояла рядом с матерью на крыльце. Когда Ждер, поставив боком коня, как бы случайно взглянул в ее сторону, она поднесла к губам гвоздику. Затем отвернулась, сгорбилась, голова у нее поникла.

Черев несколько дней Ионуц Черный попросил у своего господина дозволения заехать на два дня в Тимиш к родным. Заодно он привезет ястреба и охотничьих собак. Алексэндрелу не очень хотелось отпускать его именно теперь, когда он сам, не зная покоя, развозил по областям приказы государя, когда из Сучавы ежечасно выезжали новые посланцы, неся вести в порубежные крепости и сановникам в Нижнюю Молдову. Но, к удивлению княжича, господарь не выразил никакого недовольства.

— Дозволь Ждеру съездить домой, — сказал князь, улыбаясь сыну. — Пусть передаст конюшему Маноле, чтоб поторопился сметать сено в стога, ибо к осени могут надуть буйные ветры со стороны степей. И к успению надобно прокалить ямы и спрятать туда ячмень и пшеницу. А собак и ястреба своего пусть Ионуц оставит на месте. Иные у нас заботы, иная предстоит охота.