Бремя нашей доброты

Он не успел обсудить все эти дела с девушкой в белой кофточке, а с другими не хочется говорить об этом. Но он не расстраивается: эта девушка большая умница, они что-нибудь придумают вместе. Толковое что-нибудь.

На рассвете солдаты спешно чистят еще раз сапоги, медали, пристегивают новые, давно прибереженные погоны. Вдыхают глубоко-глубоко прохладу родной осени и все покашливают, силясь взять себя в руки. Начинается день, которого они ждали долгие годы, день, которого никогда не забудут, день своего возвращения. Прощаются. Сходят по одному, по два, а остальные, столпившись в дверях вагона, долго смотрят им вслед. Так провожали друг друга, когда шли в разведку. Тогда гадали — вернется, не вернется. Теперь не гадают — ясно, что с этой разведки не возвращаются. И как-то радостно и горько, что они больше не вернутся.

— Постой, да что же козырь?!

Солдаты оглядываются, смотрят на танкиста долгими, непонимающими взглядами: какой козырь? Мирча ждет ефрейтора, а ефрейтора нет. Карты лежат — чистенькие, новые, улыбающиеся. Собрал, пересчитал, пошел по вагону искать партнера. Старый солдат, стоявший в дверях, сказал не оборачиваясь:

— Сошел, бедняга…

— Что же он карты не забрал?

— А зачем они ему? Он же немой, после контузии. Баловался, чтобы не скучно было в дороге…

Мирча лихорадочно вспоминает — его вдруг обожгло: ведь напарник по игре не проронил ни единого слова. Перебрал новенькие пластмассовые карты и увидел, что все они тоже немые, а эти детские улыбочки — просто гримасы ужаса…

«Вот, девушка, как все это нам досталось…»

Вагон стоял напротив какой-то небольшой станции. Приподнявшись на цыпочки, Мирча смотрел в маленькое окошечко. Рассветало. Стояли рядом с вагоном четыре высоких тополя, несколько букв, побеленных когда-то, старушка мечется с кошелкой, никак не сядет. И вдруг его осенило: «Памынтены!»

Едва успел спрыгнуть, в последнюю минуту спохватился. Круглые листочки тополей свернулись, почернели от первых заморозков. Свежий степной ветер, опоздавший к поезду, метался по перрону. Меж низеньких домиков просачивался бледный, холодноватый осенний солнечный свет. А дальше, за домами, дышала огромная, как море, степь.

«Вот, девушка, это наш вокзал. Памынтены. Ударение на предпоследнем слоге…»

Чутура не ждала гостей. Чутура спешила убрать кукурузу и подсолнечник. Ей опять не повезло — год был засушливый. И она стала хмурой. Чутура высчитывала про себя, сколько поставки сдала, сколько еще осталось сдать. Она слушала, как звенит пятиконечный орден Славы, гадала, сколько добра вместил этот чемодан, и только после всего этого подняла глаза и, устало улыбаясь, спросила:

— Домой, Мирча?

Ясное дело, домой.

«А вот, девушка, и сама Чутура…»

Он показывал девушке свою родную деревню, а сам уже плохо узнавал ее. По письмам Нуцы, по ее почерку, знакомому до каждой буковки, ему казалось, что Чутура такая же, какой он ее оставил. А Чутура была другой. То тут, то там мелькал пустой двор, заросший бурьяном. Взлохмаченные ветром стрехи соломенных крыш, покосившиеся заборы. Один только новенький, с огромными окнами, дом Ники сиял на всю Чутуру. Вот уж действительно — как в воду глядел. Строил для своих, а живут там чужие. Из писем Нуцы он знал, что Ника уехал со своей некрасивой женой в Румынию, но он никак не предполагал, что в его доме школа. Увидел издали молоденькую учительницу в синем платье и две кривые шеренги ребятишек. Учительница стояла спиной к воротам и говорила звучным мелодичным голосом: «При счете раз — поднять руки вверх. Вот так. Два — руки выбросить в стороны, на уровне плеч. Три — руки опускаются. Ну, стало быть, раз!»

Только несколько девочек из второй шеренги подняли руки, остальные стоят неподвижно и долго, не мигая, смотрят на ворота. Гадают про себя: отец, не отец? Удивленная учительница обернулась, зарделась радостью своего ученика.

— Узнаете своего?

У нее были бесконечно черные, немыслимо красивые девичьи глаза. Он утонул по самый пояс в зрачках этих черных глаз. Стало душно и совестно перед этими кривыми шеренгами.

— Моего нет, мой все еще собирается.

Чешской девушке в белой кофточке понравилась учительница, она спросила: «Ваша односельчанка?»

Мирча видел ее впервые в жизни, но почему-то соврал: «Да, наша».

Эта новая учительница была настолько сметливой, что Мирча даже подумал: а может, и в самом деле чутурянка?

Она улыбнулась его мыслям, отрицательно покачала головой и сказала:

— Не забудьте вовремя послать своего в школу.

— Не забуду. До свидания.