Брестская крепость

Он тут же запротестовал, но в ответ ему показали подписанное им самим признание в том, что он вступил в армию генерала Власова. Как изменник Родины, он был приговорен к шести годам заключения и отправлен в Якутию.

Это были тяжелые, гнетущие годы в его жизни. Филь честно, отдавая все силы, работал на золотых приисках, потом стал бухгалтером в приисковом управлении. Но, что бы он ни делал, мысль о позорном пятне, которое поставлено на его биографию, не давала ему покоя и тяжким камнем лежала на сердце. Замечая иногда недоверие к себе, а порой заранее опасаясь, что ему не доверяют, как предателю, он замкнулся, стал мрачным и нелюдимым. Он даже не пытался разыскивать своих родных и довоенных друзей: ему страшно было подумать, что они, знавшие прежнего, веселого Сашу Филя, могут поверить в его предательство.

Тем дороже была для него встреча с женщиной - местной жительницей, которая сразу поверила в него и полюбила. Семья ее вскоре стала его родной семьей, ее сын - его сыном, и, когда в 1952 году истек срок несправедливого наказания, Филь остался жить в Якутии, на родине своей жены и ребенка.

Такова была печальная история Филя. По моей просьбе он рассказал мне и свою довоенную биографию, оказавшуюся одновременно и простой и сложной.

Александр Митрофанович Филь - сын бедняка крестьянина из станицы Тимашевской на Кубани. И отцы и деды его были русскими, а фамилия, видимо, досталась им в наследство от очень далеких предков. Впрочем, многие жители Тимашевской носили эту фамилию.

В детстве Саша Филь бежал из дому, беспризорничал, а потом попал в Ростов, в семью старого большевика, героя гражданской войны на Кавказе. Он воспитывался в этой семье, получил специальность бухгалтера, работал, а впоследствии поступил на первый курс юридического факультета Ростовского университета. Со студенческой скамьи он был призван в армию и попал в Брестскую крепость.

Словом, ничто ни в биографии Филя, ни в его поведении в дни боев не давало права предполагать, что он мог стать предателем Родины. Да и весь склад этого человека, весь его характер, каким он раскрылся передо мной во время наших бесед, подтверждали это. Я пришел к твердому убеждению, что Филь является честным и преданным советским человеком, и решил добиться пересмотра его дела.

Помню, мы закончили запись его воспоминаний уже на исходе зимнего февральского дня, часов в пять вечера, когда за окнами зажглись яркие московские огни. Я тут же поднял трубку и позвонил генерал-майору Евгению Ивановичу Барскому, занимавшему тогда пост Главного военного прокурора. Вкратце объяснив ему суть дела, я просил его помощи.

На другой же день, в десять часов утра, генерал Барской принял меня и Филя. Он внимательно выслушал нас обоих, немедленно вызвал работников прокуратуры и приказал им срочно начать проверку дела Филя.

Срок командировки Филя кончался - ему пора было отправляться в обратный путь. За день до отъезда он пришел ко мне и принес на память написанное им стихотворение. Наверху я прочел трогательное посвящение: "С благодарностью души и любовью сердца". Стихи, с точки зрения литературной, были далеко не совершенны, но в них подкупали простота и искренность чувства. Филь писал о том волнении, с каким он приехал в столицу, рассказывал о своих московских впечатлениях. Я был очень тронут этим подарком, и мы тепло распрощались.

Филь уехал, а я, продолжая разыскивать других героев Брестской крепости, время от времени заходил или звонил в Военную прокуратуру, поддерживая постоянный контакт со следователями, которые занимались проверкой его дела.

Нужно сказать, что работники Главной военной прокуратуры - полковник В. П. Маркарянц и подполковник Г. И. Дорофеев - проявили глубоко человечное, исключительно внимательное отношение к делу Филя. Были затребованы документы из архивов, из дальних городов, кропотливо проверен весь материал обвинения, и постепенно картина все больше прояснялась.

Прошел почти год. Однажды, когда я пришел в прокуратуру, подполковник Г. И. Дорофеев, достав папку с делом Филя, сказал мне:

- Сейчас можно считать установленным, что Филь никогда не надевал на себя власовской формы и не брал в руки оружия. Остается выяснить вопрос: записывался ли он во власовцы? Дело в том, что во всех своих прежних показаниях он отрицал это. Но вот есть два документа, видимо написанных и подписанных им. Здесь он, противореча самому себе, признается, что был записан во власовскую часть. В этом противоречии предстоит разобраться.

Он показал мне два документа, в которых Филь действительно признавал, что власовцы завербовали его. В самом деле, почерк, которым были написаны эти документы, был похож на руку Филя - такой же четкий, типично писарский почерк, как и у него. Но, как только я стал присматриваться и сличать эти документы с другими, написанными Филей, стало заметно явное различие в почерках. Многие буквы в этих двух показаниях выглядели совсем иначе, чем в анкетах или автобиографии, составленной рукой Филя.