Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии

Но не тут-то было! 6 августа 1915 г. военный министр А.А. Поливанов раскрыл перед коллегами по кабинету тайну, которую в этот же день конфиденциально доверил ему государь. Министр нарушил слово, данное царю, так как, по его мнению, «как ни ужасно то, что происходит на фронте, есть еще одно гораздо более страшное событие, которое угрожает России», о котором он «обязан предупредить правительство». Это было решение государя лично вступить в верховное командование Русской армией. Как и ожидал Поливанов, его известие произвело на коллег эффект разорвавшейся бомбы. Общее резюме выразил министр земледелия А.В. Кривошеин: «Надо протестовать, умолять, настаивать, просить, словом — использовать все доступные нам способы, чтобы удержать Его величество от бесповоротного шага»^{72}. «Трудно понять, что было подлинной причиной этой чрезвычайно эмоциональной, теперь можно было бы даже сказать — ирранцональной, реакции на решение, которое, в конце концов, было достаточно мотивировано и вполне отвечало статусу монарха»

^{73}.

Министры стали добиваться коллективной аудиенции у государя с целью изложить ему свои доводы против принятия верховного командования. Председатель правительства престарелый Иван Горемыкин не согласился с аргументами и тактикой коллег, но доложил царю их просьбу о приеме. 20 августа в Царском Селе состоялось заседание Совета министров в высочайшем присутствии. Выслушав министров, государь остался непоколебим в своем решении, как в течение двух недель и предупреждал Горемыкин.

Но министры не оставили своих попыток. На следующий день они направили государю беспрецедентный в практике правящих сфер Российской империи своего рода ультиматум. Министры снова пытались заставить Николая II взять обратно свое решение о смене Верховного главнокомандующего, угрожая в противном случае своей коллективной отставкой. Из всего кабинета только Горемыкин, министр юстиции А.А. Хвостов и министр путей сообщения С.В. Рухлов не подписали письмо. «Отчаянные попытки министров воспрепятствовать переменам в Верховном главнокомандовании непонятны. Позднее некоторые из подписавших письмо 21 августа особенно сожалели об этом шаге. Несомненно, что чувство обреченности, охватившее министров при объявлении решения государя, не отражало ни отношения армии, ни страны в целом»^{74}.

На следующий день, 22 августа 1915 г., стране было объявлено о том, что император вступает в должность Верховного главнокомандующего действующей Русской армией. Великий князь получил назначение главнокомандующим на Кавказский ТВД. Николай II не принял отставку своих министров, приказав им оставаться на своих постах, что было их долгом в условиях военного времени. В течение нескольких месяцев государь постепенно нашел замены «забастовщикам». Горемыкин, правда, тоже был отправлен на пенсию.

Позиция Горемыкина в условиях тяжелейшего политического кризиса заслуживает быть отмеченной. Престарелый сановник обычно изображался современниками, а вслед за ними — и историками, как царедворец с ограниченным кругозором и притуплёнными умственными способностями, каковые незавидные качества еще больше развились в нем в старости. Однако лучше знавший Горемыкина член Государственного Совета В.И. Гурко характеризовал его как «но природе… умного, тонкого и вдумчивого, с заметной склонностью к философскому умозрению», отмечал «присущее ему джентльменство»^{75}

. Сам 74-летний Иван Логтинович, когда в январе 1914 г. его вторично назначили председателем Совета министров (первый раз было в 1906 г.), в шутку говорил: «Не понимаю, зачем меня вытащили из нафталина». Это явно не подтверждает многие домыслы о нем, так как ограниченные люди лишены способности так подтрунивать над собой.

Журналы заседаний Совета министров в летние дни 1915 г. показывают, что из всего состава правительства, пожалуй, только Горемыкин сохранял ясную голову и трезвое понимание ситуации. В то время как его коллеги впадали в панику, чуть ли не в истерику по поводу любого события, в этом смятенном сборище твердо и непреклонно звучал только голос его председателя. Он был, как любили тогда выражаться, государственно мыслящий человек. Наверное, в нем не хватало организаторских талантов и деловой хватки Кривошеина, широкого кругозора Сазонова или эмоциональности Поливанова. Но его знаний некоторых аксиом государственного опыта явно не хватало многим в правящей элите Российской империи того времени.