Бригантина, 69–70

А творилось там нечто несусветное. Настоящая дьявольская крутоверть. Только тот, кто знает, что такое каменные гроты на конце выдающегося в океан мыса, может представить себе эту дикую и страшную красоту. Волны буквально врывались в этот открытый всем ветрам грот. С пушечным грохотом разбивались они об ослизлые камни и опадали в базальтовую ловушку, сгущаясь из тумана и пены, в малахитовую воронку, которая со свистом разглаживалась, превращаясь в смиренную черно-серебряную воду. Но не успевала эта вода просочиться сквозь каменные нагромождения и заплеснуть в сумрак базальтовых арок, как налетала другая, курящаяся холодным туманом, еще более яростная волна. И все опять повторялось. От начала мира и до скончания веков.

Лишь в отлив море отступало, обнажая широкую полосу литорали, и мелкие крабы с шелестом падали в каменные трещины.

В камнях я обнаружил еще один олений скелет. Солнце и соленая вода сделали его невесомым и хрупким. Он буквально рассыпался у меня в руках.

Очевидно, желанная бухта лежала или справа, или слева от грота. По воде туда ничего бы не стоило добраться. Разумеется, в отлив. Теперь же попытка уйти из грота в море могла кончиться весьма плачевно.

Однажды меня уже мытарило море в каменном мешке. Я вырвался оттуда с закрытыми глазами, так как маску мою разбило о скалы и острые осколки прилипли к лицу, комариными жалами впились в кожу. Было то на Черном море, на фоне куда менее величественных декораций.

Оставался только один путь — через сопки.

Я решил пойти направо. Тому были свои причины. Во-первых, с горы я видел там бухту с белой окантовкой пены и серой полосой песка; во-вторых, так было ближе к станции, а я сильно проголодался. Конечно, я не надеялся поспеть к обеду, но голодного человека совершенно инстинктивно тянет к дому, даже если он знает, что ничего там не получит.

Естественно, я вновь выбрал самый короткий путь. Вместо того чтобы подняться прежней дорогой по заболоченному распадку, я, как муха на небоскреб, полез через седловину. Как только меня не сдуло в океан… Временами я совершенно распластывался на этом обдуваемом с моря склоне, обеими руками вцепляясь в траву. Отдыхал у гранитных валунов, где можно было надежно зацепиться.

По гребню седловины уже не росли дубы. Только гранитные клыки да молочные пленки летучего тумана. Был он очень узок, этот гребень, и быстро переходил в такой же, как и подъем, крутой спуск. Зато по правую руку виднелась станция, а по левую — дубовая поросль, лиловый дым болотных трав над широкой луговиной и, очевидно, желанная песчаная бухта.

Туда-то я, уже весьма поднаторевший на спусках, и побежал, тормозя излишнюю скорость каблуками. На сей раз я предпочел не самую короткую дорогу. Спустившись по склону несколько вкось, я обошел значительную часть болота.

А те тридцать-сорок метров заболоченного луга, что пришлось все же преодолеть, в расчет не идут. Уж что-что, а болота я знал хорошо. И все эти лютики, хвощи, водосборы и осоки были для меня открытой книгой. Не так уж сложно научиться «читать» болото по характеру растительности. Если хорошо знать, где что растет, можно найти почти любое болото. Может быть, только за исключением чарусы. Но чарус на Дальнем Востоке нет. Они встречаются лишь в средней полосе. Я попал в совершенно пустынную бухту. Только след от чьей-то палатки, какой-то обгорелый столб и раковины от печеных мидий напоминали о том, что на земле есть люди. В море широко и лениво вливался ручей. Справа от него берег был каменистый, слева — песчаный. Вдоль линии прибоя тянулась темная полоса выбросов. Чего только там не было! Черные скрюченные ленты высохшей морской капусты, рыжие мочалки саргассов, тонкие и белые, как обрезки папиросной бумаги, сухие полоски зостеры, ракушки, скелеты ежей и до неузнаваемости преображенный морем хлам — следы цивилизации.

Я стал рыться в выбросах, обнаруживая совершенно неожиданные предметы. Там были высушенные морские животные и стреляные гильзы, какие-то деревянные, источенные червями обломки (следы крушений?) и обрывки сетей. Все перемалывало, все нивелировало море. При желании за какой-нибудь час можно было собрать целую коллекцию поплавков. Вот правильные прямоугольники легчайшего дерева с черными японскими иероглифами (слова молитвы о рыбацком счастье), вот окисленный в морской воде пенопласт со словами «Made in…» (творение высокомолекулярной химии), вот скрепленные деревянными колышками пластины драгоценного пробкового дуба (древнейший продукт цивилизации, который, как и сотни лет назад, изготовил какой-нибудь бедняк из Полинезии), а вот и пузырь из бутылочного стекла, сработанный стеклодувом Владивостока. Где-то в открытом океане разыгрались тайфуны и штормы. Порвали сети. Разнесли по волнам эти поплавки бог знает куда. Я не видел ни одной бухты, где бы не валялись в гниющих кучах эти несчастные поплавки. Ох, не просто достается человеку рыба! Трудное это дело — лов в Тихом океане, в океане вообще.