Бриллианты для диктатуры пролетариата

Старик беззубо, тихо рассмеялся. Облизнув острым, синеньким языком толстые губы, спрятанные под пегими усами и бороденкой, он погрозил пальцем Воронцову и шепнул:

— Ни-ни, барин! Ни-ни...

Воронцов испытал какую-то безразличную, далекую усталость. «Это судьба, — подумал он. — Мне в детстве такие старики снились перед единицей в гимназии».

— Ну, «барин». Ну, еще что?

— Это хорошо, что вы не стали ерепениться: сурьезный, значит, человек. Меня-то не помните?

— Не помню.

Лакей принес Воронцову водку в графинчике, пива и кусок шипучего мяса, обложенного мелкими желтыми картофелинами.

«Рассыпчатая картошечка, — снова безразлично подумал Воронцов, — врут в глаза и не боятся...»

— А я вас помню, — понизив голос, сказал старик. — Нет, по фамилии не помню; по лику помню: я швейцаром был в Английском клубе. Вы туда приезжали... И с Немировичем приезжали, с народным артистом, и с покойником Мамонтовым...

«И это в первый же день, — отметил Воронцов, разрезая мясо. — Никандров высмеял бы меня за такой сюжет».

— Обознаться не могли?

— Не мог... Водочкой угостите?

— Наливайте.

Старик шумно выпил пиво с водкой и спросил — теперь уже не юродствуя, а деловито, оценивающе:

— Девочка не нужна? Хорошие есть девочки — с комнатками, в частных домах, так что лишних людей не будет, да и запоры хороши, если, не ровен час, проверка.

— Значит, в ливрее стояли? В услужении у кровопийц?

— Проверяете вы меня ловко... В ливрее ж разве кто стоял в Английском клубе? В сюртуках, только в сюртуках...

— А что ж милицию не зовешь? Награду за меня уплатят...

— У нас за это наград не платят... Третье отделение платило, а тут лишь грамоту на глянце... Значит — не обознался я... У меня глаз цепкий... Вы-то нас никого не помнили, а мы вас всех до одного — как во сне видим...

— Гражданин официант, — попросил Воронцов пробегавшего мимо лакея, — еще два графинчика.

— И пива, — подсказал сосед.

— А вам? — спросил лакей. — Пивка повторим?

— Нет. Мне не повторяйте.

«Может, заснет, — тоскливо подумал Воронцов. — Налить бы побольше, чтобы уснул. Тогда и уйти. Ведь начнет в спину кричать, животное...»

Но старик не уснул. Он поднялся первым и предложил:

— Пошли, мил человек. Я всю жизнь бездомным прожил — бездомного за версту вижу. Москва нынче бездомных не любит и примечает быстро. Пошли.

Он привел Воронцова в маленький домик на Плющихе, прилепившийся к крутому склону горы, спускавшейся к Москве-реке; было в этом домике темно, дверь отворила подслеповатая старуха и сразу же ушла за тонкую фанерную дверь и там — Воронцов слышал это отчетливо — пробормотала:

— Эх-эхе-хе, тяжелы грехи наши тяжкие...

Старик открыл дальнюю — в углу — дверь и подтолкнул Воронцова в спину:

— Я тут, рядышком. Что надо — кликните, я мигом.

Девушка спала на узенькой софе, укрывшись пледом. Воронцов стоял не двигаясь, прислушиваясь к тому, закроет старик входную дверь на засов или уйдет. И лишь когда скрипуче грохнула щеколда, а потом прогрохотал засов, он выдохнул и медленно осмотрелся. Окно было низкое, закрытое ставнями. Воронцов на цыпочках подошел к ставням, осторожно открыл крючок и выглянул на улицу: окно выходило в густой сад. Голые ветви сирени упирались в стекло.

Воронцов вернулся к двери, запер замок, ключ положил в карман; снял казакин, свернул по-походному, положил возле двери и лег на него, как на подушку, хрустко и длинно вытянувшись.

— Между прочим, — чуть хрипловатым голосом сказала проститутка, — червонец обязаны уплатить — так или иначе.

— Сейчас?

— Можно утром.

— Когда кончится мое время?

— У вас что — нет документов?

— Почему... Есть... Я поссорился дома...

— Не врите. Дед таких не приводит.

— Кто он, между прочим, этот ваш дед?

— Покойный грешник в улучшенном издании.

Воронцов сел. С неожиданным интересом посмотрел на девушку: она лежала, по-прежнему отвернувшись к стене.

— Тебя как зовут? — спросил он.

— А вас?

— Меня зовут Дмитрий Юрьевич...

— Значит, Митя... Маленькое имя, — заметила девушка, — вы уж извините, но мне вас по имени-отчеству называть неудобно: тех, кто с тобой спит, надо называть по имени — я пытаюсь камуфлировать распутство чувством...

— Бред какой-то, — пробормотал Воронцов, увидав громадные синие глаза, густые черные волосы, прекрасного овала лицо, — да вы тут что, все — умалишенные?

— Все, все... Вы, мы, я... Водки не принесли?

— Нет.

— Попросите деда. Это дополнительная такса: за раздельную кровать.

Старик принес водку в грязной, зеленоватого цвета бутылке с отколотым горлышком.

— Сала подай, — сказала девушка.

— Сало кончилось, Анна Викторовна.

— Что у тебя еще есть?

— Хлеб.

— Принеси хлеба.

— Может, сбегать поискать чего на Брянский?

— А что ты там найдешь?

— Там начали пирожками торговать с ливером.

— Дайте ему денег, Митя, пусть он принесет пирожков.

Воронцов достал из бокового кармана пачку денег и протянул старику червонец.

— Сейчас я обернусь, — сказал дед, — мигом.

Когда старик ушел, Анна Викторовна поднялась с софы; была она высокая, тонкая, сложенная великолепно, по-английски.

— Без закуски пьете? — спросила она, подойдя к столу.

— По-всякому пью.