Бриллианты для диктатуры пролетариата

«В 18.35 Газарян, зайдя домой, взял письмо из почтового ящика и, пробыв в квартире не более пяти минут, отправился пешком на Дмитровку, в дом 6, к некоему Кропотову Николаю Капитоновичу».

Мессинг отложил в сторону эти только что полученные донесения своих сотрудников. Он долго сидел, тупо уставившись в список телефонов, положенных под стекло на его большом столе. Перед его глазами стояло лицо Газаряна: он беседовал с ним примерно месяц назад о том, в какой мере налаживается работа в Главном хранилище ценностей республики.

«Что же это такое, — горько думал Мессинг, — что же творится?! Кому тогда верить, если не Газаряну, который требовал смерти всем, кто грабит республику? Если он был врагом перед тем, как пришел к нам, если он маскировался — это плохо, но это еще полбеды, а если он стал таким, получив возможность воровать золото? Неужели в золоте действительно заложена какая-то магическая, страшная сила? Неужто люди перед ней бессильны?»

Сорокин за этот день сдал в лице, но глаза его сияли сейчас и щеки горели нервным, синеватым румянцем. Мессинг заметил, что румянец казался неестественно ярким из-за того, что мелкие сосуды на щеках Сорокина были багровыми.

— У тебя как с давлением? — спросил Мессинг.

— Нормально, — ответил тот. — Ну что?

— Ничего... Пока все хорошо идет.

— Я ничем больше помочь не могу?

— Я тебя для этого и вызвал. Не спал еще?

— Какое там спал...

— Это зря. Без сна замучаешься.

— Когда мы всех их возьмем — тогда высплюсь.

Мессинг отметил, как Сорокин сказал — «мы их возьмем».

— Слушай, Сорокин... Ты не думай, что если ты нам помогаешь, то на трибунал я тебя не выведу. И я не убежден, что трибунал сохранит тебе жизнь...

— А я жизни не хочу, — очень искренне ответил Сорокин. — Она мне мерзостна, и сынишке будет в тягость.

— Ты Прохорова хорошо знаешь?

— Пили вместе...

— Ты сможешь с ним увидаться?

— Не понимаю...

— На Мерзляковском, у Розы, сможешь его принять?

— Смогу. Для дела — смогу!

— Не сорвешься, не переиграешь?

— Нет.

— С тобой будет Роза... Это наш товарищ... Угощение там будет, выпьете как следует, только не сорвись, всю игру тогда нам сломишь...

— Я пить не буду.

— Ну, привет тебе! Раньше-то пил?

— Пил.

— А теперь не будешь? Так нельзя. Ты и сейчас должен будешь с ним пить... И попросишь его от имени Тернопольченко, чтобы они выдали половину суммы драгоценностями. Причем попросишь, чтобы драгоценности были следующие: бриллианты, изумруды и золото — в браслетах, монетах и часах.

Мессингу было важно посмотреть, как себя будут вести Кропотов и Газарян дальше, куда потянутся связи. С этим своим планом он, закончив беседу с Сорокиным, пошел в соседнее здание — к Уншлихту и Бокию.

4

— Здравствуй, Сорока, — сказал Прохоров, крепко пожимая руку секретарю, — ну, что? Оклемался или еще хрипишь?

— Оклемался, Константиныч, заходи.

— Я про эту Розу не слыхал. Где она?

— Скоро придет. Новенькая...

— А в работе как? — спросил Прохоров. — Толк понимает?

— Ничего в работе, — ответил Сорокин, пропуская Прохорова в комнату, — работает хорошо, с огоньком.

— Ого, откуда коньяк-то? — протянул Прохоров, оглядывая стол, заставленный бутылками, салом, вареной картошкой и рыбой. — Нич-чего живешь, не в пример мне!

— Давай по маленькой?

— Давай. Только сначала расскажи, как прошло? Стенки надежные?

Сорокин кивнул головой налево:

— Там ванная... Не работает с революции, а здесь пустая комната — какой-то военный живет, его в Туркестан угнали. Одни мы тут сейчас.

(Именно в этой пустой комнате сейчас сидели помнач спецотдела ВЧК Владимир Будников и Галя Шевкун, игравшая роль Розы. Прослушивался даже шепот. Будников очень хотел курить, но опасался, что в комнату к Сорокину просочится дым, и поэтому сосал потухшую папиросу, то и дело обкусывая мундштук.)

— Ну, так как он? — спросил Прохоров. — Не куражился?

— Тяжело было... Сначала я решил, что влип.

— Ты влипнуть не мог. У него доказательств нет.

— Он долгий мужик-то, хмурый. Его толком не поймешь... Дальше вот что было... Ну давай, под сальце.

— Будь здоров, Сорока.

— Твое здоровье, Константиныч...

— Сам чего не пьешь?

— Пью... Я тут и вчера принимал, на вчерашнее-то потяжелее ложится, сам знаешь как... Ништо-ништо — а потом сразу валит, а Розка — она требовательная... Она сказала: «Если я себя не люблю, то кто меня полюбит? Всех остальных я постелью меряю. Раньше вы нас этим мерили, а теперь свобода — я эмансипированная...»

Прохоров захохотал:

— Ты что, серьезно к ней присох?

— Это ты к чему? На себя потянешь? Пока не отдам. Не проси...

— Как ты уговорился-то с ним?

— Он поедет туда, куда я скажу, и в то время, когда попрошу, а ты или там кто из твоих посмотрят: один он выехал или поволок с собой ребят с Лубянки.

— Это ты ничего придумал. А как он сказал про согласие?

— Сказал, что деньгами все не возьмет.

— Это как? Ему и для родителей гроши нужны...