Бриллианты вечны

Пусси кричал, барахтался, затем, взмахнув крыльями, неуклюже слетел вниз со стула. Птица накануне была со мной, как раз перед тем, как вошел Марсель. Потом я не замечал никого, слушал Марселя, А позже началось смятение и волнение. Интересно, куда девался Пусси? Что он видел? Неужели нет никакой возможности выудить сведения, таящиеся в глубине его глаз, напоминавших пуговицы от туфель?! Глаз, глядевших так же всезнающе и загадочно, как у его хозяйки.

Однако он не мог говорить, его этому не обучали. Но было бы ошибкой утверждать, что он не мог передавать своих впечатлений и чувств. Порой он делал это очень красноречиво, и его способность выражать эмоции была просто чудесна.

На этот раз Пусси жалобно закричал, забрался к священнику на колени и принялся тщательно разглядывать его бороду. С разочарованным и презрительным видом он склонил набок голову, и это удивительным образом совпало с моими мыслями.

Внезапно послышался шелест газеты, и из-за нее появились гневные глаза и рыжая борода священника. Должно быть, я глядел на него в упор долгое время. Меня искренне забавляла циничная поза попугая. Отец Роберт прошипел:

— Ну что, вы насмотрелись на меня? Неужели это такое интересное занятие?

И это была правда, я действительно смотрел на него. Но я воспользовался случаем, который предоставляли его слова.

— Если хотите знать, я смотрел на попугая, — ответил я, — и думал о том, что рассказал мне Марсель.

Я смотрел прямо ему в глаза и заметил, как они внезапно стали неподвижными и злыми, как у кота. Лицо его, обрамленное жидкой огненной бородой, сразу помрачнело.

Вдруг он заговорил, причем его желто-серые глаза не дрогнули и их суровый взгляд не отрывался от меня.

— Марсель? А что он рассказал вам?

Я немного колебался, затем решил сказать ему.

— Он сказал мне правду о вашем алиби. Он сказал, что вы не были больны и он не находился с вами в вашей комнате.

Казалось, он был подготовлен к этому, так как тотчас холодно сказал:

— Ну и что же?

Я пожал плечами и тут же решил не повторять этого жеста, пока мое плечо не заживет.

— Ну и что же? — повторил я. Его глаза сохраняли спокойствие, но на мгновение в них вспыхнула искорка гнева. Было ясно, он рассердился на мой намек, что ему следует давать дальнейшие объяснения.

С минуту он молчал, но его темперамент не позволял ему долго скрывать обуревавшие его чувства. Сознавая, какая ярость крылась за его спокойным взором, я достал сигареты. С небрежным видом я протянул ему пачку и любезно сказал:

— Пожалуйста, возьмите сигарету!

— О, вы меня оскорбляете! — вскричал он. — Вы оскорбляете меня!

— Да что вы?! — мягко ответил я. — Едва ли можно считать оскорблением предложение сигареты! Осторожно, не наступите на птицу!

Он быстро посмотрел себе под ноги и отскочил в сторону, вовремя помешав Пусси перейти в лучший мир. Пусси снова закричал, тяжело взлетел на стул и поглядел на священника с таким видом, будто подтвердились его самые худшие подозрения в отношении этого человека. Наклоненная головка Пусси, казалось, намекала, что неплохо было бы поглубже заглянуть в его глаза.

Тем временем священник пробормотал:

— Черт бы побрал эту птицу! — что совсем не шло к его сану, затем с усилием овладел собой.

— Что с вами, отец Роберт? — укоризненно спросил я. Его высокая фигура стояла передо мной, ветер трепал полы его черной сутаны и угрожал его шляпе с черными полями. Несмотря на внешние аксессуары, он выглядел отнюдь не набожным. Но священники — тоже люди, и, возможно, таинственная болезнь, приведшая его в А..., сделала его раздражительным. Правда, слово "раздражительный" вряд ли подходило: этот человек кипел от ярости, но молчал.

— Отец Роберт! — сказал я вновь с мягким укором. — Слышать такие слова от святого отца! Могу я попросить у вас спички?

И тут его ярость прорвалась. Он угрожающе подступил ко мне, причем его длинные руки отнюдь не выглядели немощными.

— Я полагаю, вы сообщили полиции? — спросил он.

— Нет. Еще нет.

— Почему?

— Что почему?

Он вздохнул полной грудью и немного успокоился.

— Почему вы не сообщили этого полиции? — спросил он более спокойным тоном.

— Я не успел этого сделать, — ответил я, и в моих словах была доля правды. — Вчера мне пришлось объяснять им более важные обстоятельства. Но мой долг велит мне сказать об этом.

— Это не имеет значения, — сказал отец Роберт. — Алиби уже не играет ни малейшей роли.

— Никакой роли, — согласился я. — Но все же полиция мажет задать вопрос — почему человек потрудился сфабриковать себе фальшивое алиби?

Но отец Роберт, который вообще был легко уязвимым человеком, вдруг поразил меня.

— На этот вопрос легко ответить, — холодно сказал он. — В наше неустойчивое время, когда сама церковь подвергается нападкам со стороны ее служителя, было бы неумно оказаться замешанным в подобное дело.

Он сделал жест в сторону северного крыла.

— Я считал своим долгом держаться в стороне и быть совершенно непричастным к этому делу, мистер Сандин. И вы, как умный человек, должны это понять.