Брилонская вишня

Я морщусь. Помещаю на колени толстую книгу, кладу газету и пишу буквы, произнося каждую из них.

Мне кажется, я не могу прочувствовать, что началась война. Не могу – и все. Что изменилось? Папки с браткой нет, да. Но бывало, что они уезжали в командировку. И он ведь пообещал. А слово мужчины – оно вообще нерушимо!

Ну, громкоговоритель на столбе у сельсовета вдруг работать стал. Новости по нему передают: хорошие и плохие. В последнее время, правда, опять чего-то затих, молчит, проклятый… Бабы, что коров пастись ведут, про войну шушукаются. И то не все. Например, Евдокии Игнатьевне вообще наплевать, она, наверное, и не знает даже. А так, чтобы бои и взрывы… Я этого не видела, врать не стану. Может, от этого мне до сих пор так трудно поверить? Мы никогда и ни во что не верим, пока это не коснется нас самих.

– Вера, на. Я слово написал. На немецком!

Беру газету и пытаюсь разглядеть бледный текст. «Wera dura».

Закрываю глаза.

– Никит, – говорю, – чего придуриваешься?

– А чего?

– А того! Иди вон, мамке лучше помоги. Она шаньги печет. Лепить помогать будешь.

– А ты?

– А я в огород. У меня петрушка не полотая. Да вечером коней на поле отведу. Сережке скажу, пусть пасет…

Сережка теперь меня шугается. Я и причины не знаю. Вроде в тот день так хорошо время вместе провели, а сейчас как меня завидит – сразу круто с дороги сворачивает.

– Стой, Вер, – Никита подскакивает с места, берет подушку и вытряхивает из наволочки конфеты в обертках. – На, возьми. Это тебе за буквы немецкие. Ну, потом меня хорошо говорить научишь, я тебе все отдам, а пока только две.

– Ты чего, конфеты по всей избе напрятал?

– А чего? Нельзя?

– Мамка увидит – по заднице тебе надает.

– Да за что? Я ж люблю конфеты! И просто их берегу. Папке получку дадут, так он мне всегда конфет купит. Иногда в обертках даже! Я их особенно храню. И фантики тоже. В книжке.

Я качаю головой. Поднимаюсь, выхожу на кухню.

Мамка сидит за столом и какие-то свертки распаковывает.

Я подпрыгиваю.

– Это чего такое? Это от папки? Папка с фронта прислал?

Мамка вздыхает.

– Нет. Это, наверное, тетя Галя из Крыма фруктов сушеных прислала, на компот. И денег.

– А денег кому?

– Ну я ж откудава знаю? Вот письмо, зачитай, если хочешь.

Я беру сложенную бумагу. Вот же тетя Галя! Ну зачем письмо? Видать, по привычке, папка же обычно такие письма зачитывает. Или забыла просто. Мамка-то у нас безграмотная, в школе не училась, в няньках все детство проработала. Папка ее расписываться научил: "Сова". Это она только первые и последние буквы от фамилии Сотникова выучила. А раньше все крестик ставила. И почему ее зовут Нинель, к слову, не знала ни она, ни ее родители. Баба Катя сама признается, мол, у кого-то слышали и подхватили. Красивым показалось. А папка секрет разгадал и все время смеялся.

– Ты, – говорит, – буквы бы задом наперед прочитала, так и поняла бы, что означает твое "Нинель".

Но мамка читать не умела, и я ей сама потом рассказала, в честь кого ее, сами того не подозревая, назвали.

Я раскрываю конверт, откашливаюсь и зачитываю:

– Дорогая моя Нилечка! Пишу тебе… так, ну, тут неинтересно… Хочу напомнить, что те фрукты, которые я прислала, это тебе на три месяца. Высадили мы их в мае, а крупными такими они у нас вышли, потому что… так, опять пошла вода. Пошла вода, пошла вода, пошла вода… А, вот! Денег у нас пока вдоволь, Дмитрий зарабатывает, хочу и вам оказать помощь. Половину возьми для Никитки, а половину отдай Верочке. Девочка подрастает, ей они больше нужны, чем нам, старухам.

Мамка хмурится. Забирает у меня бумагу и вглядывается в тест.

– Не обманываешь? – подозрительно спрашивает мамка.

Я вздыхаю от обиды и кричу:

– Ну здравствуйте, ты за кого меня держишь?! Так и написано, честно. Даже к Машке могу сходить, она тебе тоже самое прочитает.

– Чего, уже и Машку науськала? На эти деньги туфли тебе купим в Пскове. А то у тебя они все драные. Вот и болеешь постоянно. Как не начнется весна – так сопли до колен. Где ж тут не застудишься, когда в драных башмаках по грязище шлепаешь?

Я хмурюсь. Это как? Это какие еще туфли? Да не нужны мне эти туфли! Мне и в своих хорошо, а что драные – так это заклеить можно! Пацаны разве на туфли смотрят? Да они вообще на ноги не смотрят! А вот было б у меня платье… Я как раз видела в Пскове, красивое! Ни у кого такого нет! Голубое такое, с пионами. Я думала, нигде с пионами не увижу, они ведь редкие, но такие красивые, самые любимые мои цветы! Хоть бы его не купили… Да не купят, наверное, оно ж дорогое, а мне как раз деньги прислали!

– Да зачем мне туфли, – восторженно вздыхаю я. – У меня и так есть, их только залатать – и все. А вот в Пскове я такое платье видела…

– Ты дурочку-то не включай! Какое платье? Платье я тебе сама отошью, а обувь, извиняйте, не делаю! Если б делала, то, наверное, и получала бы больше, чем в телятницах.

– Да ты такое не отошьешь! Оно особенное. С пионами.

– Куда тебе с пионами по деревне ходить? Так только псковские гулены наряжаются. Вырядятся – и пошли на мужиков вешаться. Вот кто так только ходит! А тебе нормальная одежда нужна.